Лаура Кинсейл - Летящая на пламя
— Шеридан, — негромко сказала Джулия, — мне нужно поговорить с тобой.
Тон, которым это было сказано, заставил его остановиться на пороге комнаты. Он полуобернулся и бросил на нее через плечо вопросительный взгляд.
— Я могу избавить тебя от ненужной поездки к адвокату, — продолжала Джулия. — Я знаю все условия, изложенные в завещании твоего отца, пункт за пунктом.
Шеридан прислонился спиной к дверному косяку и замер.
— Да, конечно, я подозревал об этом. Все состояние переходит к тебе, не правда ли? — И видя, что Джулия молчит, он потер подбородок. — Ну ладно, в конце концов ты, славно потрудившись в его постели, сделала для старика больше, чем я.
— Ты даже ни разу не приехал домой, не навестил его, — тихо сказала Джулия, и ее лицо стало печальным. — Ни разу за все это время!
Этот исполненный невыразимой печали взгляд был, пожалуй, лучшим из всех ее фокусов. В детстве Шеридан по наивности часто позволял ей одурачивать себя. Но теперь, глядя в лицо очаровательной лгуньи, он чувствовал, как в глубине его души зреет какая-то опасная, неведомая сила, похожая на дремавшего волка, открывшего вдруг глаза, горящие золотистым огнем в непроглядном мраке. Шеридан сделал усилие над собой и кротко улыбнулся:
— Я страшно не любил отца, ты же знаешь. Мои адмиралы никак не могли обойтись без меня, настаивая на том, что я непременно должен оставаться при исполнении своих служебных обязанностей, главной целью которых было уничтожение злополучных чужеземцев в интересах такого мира, каким он представляется его величеству.
— В течение этих двадцати лет ты мог давно уже выйти в отставку.
Проснувшийся волк все еще таился во тьме, следя оттуда за своей жертвой. Шеридан мысленно воздвиг каменную стену, кирпич за кирпичом, для того чтобы удержать свое второе «я» на безопасном расстоянии. Засунув руки, которые уже давно чесались, в карманы — от греха подальше, — он насмешливо спросил:
— И что бы я, моя любовь, стал делать, выйдя в отставку? Джулия слегка пожала плечами и опустила глаза.
— Ты мог бы заняться политикой, например. С твоей репутацией ты смог бы, наверное…
— …спокойно умереть с голоду, так я думаю. Мне кажется, что для женщины твоих лет ты необычайно наивна, Джулия. Медали — вещь полезная, это несомненно, но для того, чтобы купить себе место в парламенте, нужны не они, а звонкая монета. Или ты думаешь, что отец дал бы мне денег? Ни за что на свете, уверяю тебя.
— Но ты не можешь этого знать наверняка!
— Однако я знаю это совершенно точно, дорогая, — сказал он. — Или ты все еще считаешь меня прежним десятилетним дурачком?
Джулия наморщила гладкий лобик.
— Но чем ты собираешься заняться теперь?
Шеридан бросил сюртук на спинку стула. Подойдя к маленькому столику красного дерева, он взял с него пыльную бутылку, открыл ее и понюхал содержимое.
— Как ты думаешь, это настоящее бренди или какая-нибудь подделка — очередная шуточка отца, от которой, выпив стаканчик, свалишься на пол и забавно так задергаешься в судорогах?
— Меня беспокоит твое будущее, — продолжала тем временем Джулия.
Шеридан пропустил ее слова мимо ушей и вновь поставил хрустальную бутылку на столик.
— Лучше я дам сначала попробовать это Мустафе. Его все равно ничто не может убить. Я сам пытался сделать это не раз, но совершенно безуспешно.
— Шеридан, — сказала Джулия, — чем ты собираешься заняться теперь?
— Теперь — то есть когда у меня нет никаких надежд на будущее, это ты хотела сказать. — Шеридан повернулся к окну, за которым тихо угасал день. Его сумеречный свет лился в комнату, освещенную тусклой свечой. Шеридан оперся на подоконник. — Я думал об этом и подсчитал все свои богатства. У меня есть медали — думаю, что за каждую можно будет выручить по фартингу по меньшей мере. За эполеты я еще возьму пятнадцать гиней, если, конечно, хорошенько почищу их. Кроме того, я могу заложить свою парадную шпагу. — Шеридан помассировал рукой затылок. — Но скорее всего я ничего не стану продавать из своих сокровищ. Ведь я — рыцарь. Я велю на дверях камеры в долговой тюрьме повесить табличку: «Убивал драконов. Спасал принцесс. Но главным образом сражался на море, где совершал по случаю безрассудные подвиги».
— У тебя много долгов?
— О да. Но самое интересное, что я не получил никакого удовольствия от этих денег, запутавшись в долгах по недоразумению! Черт бы побрал мою легковерность. — Шеридан засмеялся и взглянул на Джулию. — Ты можешь себе представить, что всего лишь несколько лет назад я снова попался на удочку, позволив околпачить себя как последний идиот! Я вновь поверил моему отцу, который на этот раз предложил мне взаймы денег, чтобы я вложил их в им же рекомендованное дело. Это был один из этих проклятых железнодорожных проектов — какой-то новый локомотивный двигатель, если ты в этом что-нибудь понимаешь. Я был уверен — уверен, заметь себе! — что получу хорошие деньги и это позволит мне уже через год оставить службу на флоте.
Слегка поджав красивые губы, Джулия стояла и слушала его. Шеридан тряхнул головой и уставился в окно, продолжая свой рассказ:
— А надо сказать, к тому времени я уже созрел для отставки, служба осточертела мне. Чего стоит одна стоянка у берегов Бирмы, куда мы попали в сезон дождей и проторчали там целых шесть месяцев в ожидании наших солдат, этих молокососов, удерживавших в это время Рангун. От нестерпимой жары наши съестные припасы начали быстро портиться, повсюду вонь, мухи, бесконечный дождь. Девятнадцать из двадцати матросов моего судна умерли от дизентерии или холеры или какой-то другой чертовой болезни, названия которой я, право, не знаю. И каждый раз в час отлива на отмелях показывались разлагающиеся трупы, выброшенные за борт в течение тех страшных месяцев. Никакого наземного транспорта, только вонючая река, по которой доставляли почту. И вдруг в этом аду мне вручают письмо; его привез приличного вида малый, прибывший на яхте и пригласивший меня к себе на борт отобедать. Нам подали пирог с олениной, жареного фазана, лимонный пудинг и свежие рогалики. Ты знаешь, что такое свежие рогалики, какой у них восхитительный вкус? Они мягкие. Мягкие! Я чуть не расплакался. А затем парень передал мне письмо от отца и все объяснил, представив документы, и я…
В комнате воцарилась тишина. Шеридан слышал только свое дыхание и стук бешено колотящегося сердца. Он злился на самого себя за проявленную им тогда слабость, в результате которой лишился всех с трудом скопленных сбережений и накликал на свою голову неисчислимые беды.
— Ты, наверное, уже догадалась, чем закончилась вся эта история? — Шеридан отошел от подоконника. — Проект лопнул, парламент отклонил его, не дав разрешения и не выделив субсидий. Думаю, что причиной тому были опасения, что шум локомотива потревожит послеобеденный сон двух леди — старых дев, — проживающих вблизи железнодорожного полотна. Но самое страшное для меня открылось тогда, когда выяснилось, что в подписанных документах имеется статья, в соответствии с которой я должен взять на себя — то есть записать себе в счет долга — доли тех вкладчиков, которые пожелают продать свои паи. А теперь слушай! Мой дражайший отец решил сыграть со мной шутку и продал за бесценок ростовщику в Сен-Мари-Аксе мой вексель, и теперь этот малый преследует меня, требуя отдать причитающиеся ему четыреста тысяч фунтов. Джулия ахнула.
