Лариса Шкатула - Дар юной княжны
— Герасим — морда восемь на семь? — тихо пробормотал Алька.
Но Аренский услышал и отвесил ему подзатыльник.
— Не обращай на него внимания, Гера: всю жизнь возле взрослых отирается, вот и распустил язык… Я вижу, ты готов? Погодь минутку!
Он раскатал одну из скаток и расстелил на лужайке довольно потертый цирковой ковер. Скинул пальто и стал в борцовскую стойку.
— Ну, берегись, Герасим!
И цыкнул на Альку:
— Ужо смотри мне, со своими рифмами!
Ольга подмигнула мальчишке:
— Борцы!
— Жеребцы! — сказал он ей на ухо и покосился на отца: не слышит ли?
— Держись, Василий, мордой синий! — все же не выдержал и схохмил Герасим. Все расхохотались.
— Как дети, ей-богу, никакой серьезности, — отворачиваясь, чтобы не видели его улыбки, проворчал Аренский и неожиданно сделал выпад в сторону соперника.
Тот отпрянул.
— Ой, напугал!
И, расставив руки, как медведь, вразвалку пошел на Василия.
Они выглядели рядом несколько комично: высокий, широкоплечий Герасим, точно глыба, нависал над коренастым, но много ниже его Аренским. Впрочем, разницу в росте тот с лихвой компенсировал мускулистостью и подвижностью.
Герасим попробовал применить против товарища захват, но не тут-то было! Аренский ловко нырнул под его руку и провел бросок. Герасим упал. Ольга с Алькой зааплодировали.
Их хлопки подействовали на лежащего, как удар бича. Он вскочил, засопел, всерьез начиная злиться. Неизвестно, чем бы закончилась их встреча, но они услышали топот копыт и не успели опомниться, как на опушку, где расположились артисты, выскочил отряд всадников человек в двадцать. Как подсчитал про себя Алька, — двадцать два.
— Посмотрите, поручик! — изумленно воскликнул старший из них в форме полковника царской армии. — Вся Россия воюет, а здесь, в лесочке идиллия… Насколько я понимаю, цирковые артисты проводят репетицию?
Как ни были ошеломлены их появлением циркачи, а первым опомнился Аренский. Он с неожиданным проворством низко поклонился военному.
— Вы правы, господин полковник! К сожалению, перед вами лишь жалкие остатки былой цирковой труппы. Но и они не могут себе позволить пренебречь единственной профессией, обеспечивающей им кусок хлеба. А для того — ни дня без работы! Таков наш девиз. Прошу любить и жаловать; мой сын, акробат и эксцентрик — Арнольд Аренский! Алька, давай!
Алька ловко сбросил сапоги и несколько раз прошелся по поляне колесом.
— Хорошо, — полковник похлопал по крупу гарцующего коня.
Остальные всадники молча с любопытством разглядывали цирковых артистов.
— А что может этот молодой атлет?
— С вашего позволения, монетку разрешите? — Герасим протянул руку.
Полковник порылся в кармане и вытащил медную монету. Атлет зажал её в левой руке, поднатужился и протянул уже согнутую. Полковник одобрительно кивнул.
— Браво, такой здоровяк, молодец, что же не в армии? — сощурился он.
— Правая рука покалечена, ваше благородие, — Герасим показал правую ладонь, которую наискось пересекал глубокий шрам. — Пальцы почти не гнутся. Забракован подчистую. А в цирке я бороться могу…
Полковник покашлял. Никто из его сопровождения в течение всего "опроса" не проронил ни слова.
Чувствовалось, что авторитет у командира непререкаемый.
— Девушка — чья-то родственница или тоже артистка? — он с любопытством оглядел хрупкую фигуру Ольги.
— Наталья Соловьева — стрелок и фехтовальщица, — Ольга, представляясь, машинально присела в книксен, что, впрочем, выглядело вполне по-цирковому, и удивилась, как легко она произнесла вместо своей чужую фамилию и присвоила чужую профессию.
— Странно, — произнес полковник, — у такой юной мадемуазель такие мужские наклонности… А вы не могли бы нам что-нибудь продемонстрировать?
— Отчего же… Вашим браунингом воспользоваться не разрешите? — Ольга обратилась к поручику. — Браунинг мне дается легче, чем маузер.
Поручик растерянно посмотрел на полковника. Тот согласно кивнул, но расстегнул кобуру и, будто невзначай, положил руку на рукоять своего маузера.
"Давно мы не тренировались, дядя Николя, — мысленно, как молитву, проговорила Ольга. — Может, не забыла я трюк, которому ты меня научил?"
— Вон та ворона на ветке вас устроит? — спросила она, прикидывая направление.
— Вы и вправду странная девушка, — покачал головой полковник, — любая другая барышня на вашем месте хотя бы для виду расхныкалась: ах, бедная птичка, ах, ни в коем случае!
— У нас в приюте, кто хныкал — оставался без обеда, — сухо проговорила Ольга. — Да и ворон я с детства не люблю. При мне одна из них выклевала глаза маленькому щенку!
Она ещё раз промерила взглядом расстояние, повернулась спиной и, не глядя, из-за плеча, выстрелила. Ворона камнем упала вниз.
— Да-а, — растерянно протянул поручик, забирая протянутый ею браунинг, — если вы и фехтуете так же, как стреляете, то я не завидую вашим врагам.
— Позвольте вашу руку, — попросил полковник, — он наклонился в седле и поцеловал Ольге руку.
— Это искусство высшего класса! Простите нашу подозрительность, но буквально вчера пришлось повесить двух шпионов. Один слепым прикинулся, а поводырем у него, по виду, мальчишка был. Оказалось, девушка… С удовольствием бы посмотрели ваш спектакль, но долг повелевает… Прощайте! Он тронул поводья.
— На первом же послевоенном спектакле с меня — букет роз! — крикнул, оборачиваясь на скаку, поручик.
— Удачи вам! — махнула рукой Ольга. Она подалась вперед, жадно провожая их глазами, и смутилась: циркачи пристально разглядывали её. Действительно, что это с нею? Отчего вдруг забилось сердце, словно кто-то близкий подал ей весточку…
— Не понимаю я тебя, Василий, — говорил между тем Герасим, опять становясь в борцовскую стойку. — Чего Ольге от своих-то скрываться, если она — княжна? Небось, обрадовались бы…
— Чего ты мелешь! — расстроенно оборвал его Аренский. — Свои, чужие… Кто теперь свой? И кому? Наташа Соловьева — ничья и каждого. Цирк любая власть своим считает, он — внеклассовый. А княжна Лиговская — совсем другое дело. Давайте-ка не будем рисковать!.. Но что хорошего можем мы извлекать из таких вот моментов? Человек в минуты опасности себя в полной мере проявляет. Я понял, с нашими талантами мы с голоду не умрем. Благодарю всех за находчивость и выдержку. Сейчас могу признаться: особенно я за Оленьку переживал. Слабый пол, аристократка, а тут — такая переделка… Ну вот, уже и рассердилась, губы сжала! Тем приятнее, добавлю, было убедиться в необоснованности своего беспокойства… Кстати, Герасим, ты что-то не рассказывал, что тебя с флота комиссовали? Да и бушлат у тебя не с чужого плеча… Правая рука не гнется. Что-то я не заметил!
