Евгения Марлитт - Синяя борода
По обе стороны дорожки благоухали белые розы, но Лили не тронула ни одной из них, — она даже забыла, зачем она пошла в сад.
Она шла задумавшись и не заметила, как вступила на дорожку, ведущую к павильону, и подняла голову только тогда, когда деревья кончились и она очутилась на залитой солнцем площадке перед павильоном, дверь которого в эту минуту быстро распахнулась и оттуда вышел Синяя борода.
Лили вскрикнула и хотела бежать.
— Останьтесь, или я последую за вами в комнаты! — вскричал он так громко и угрожающе, что она с испугом оглянулась на дом, где легко могли его услышать. Она стояла, как приросшая к месту, пока он подходил к ней. Он поймал ее испуганный взгляд, и на его губах появилась гневная улыбка.
— Успокойтесь, — сказал он, остановившись перед ней, — мое появление не может испугать, тетушку по той простой причине, что она не увидит меня здесь. Ни ей, ни саду не причинится никакого вреда... Разве вы видели когда-нибудь сломанный цветок или помятую траву около беседки и дома? А я бесчисленное число раз стоял там в темные ночи. Непреодолимому стремлению бродить здесь по ночам к обязан тем, что имел подробные сведения о вас, — так, например, я знаю, что вы сейчас отправляетесь на свадьбу, эта мечтательная лилия вызовет протест ваших подруг, которые желали, чтобы вы надели ярко-красную вербену.
Лили подняла на него сверкающие глаза: гневные слова готовы были сорваться с ее уст, но его вид так поразил ее, что она не произнесла ни звука. Он, очевидно, потерял самообладание. Лицо его было еще бледнее, чем утром, и губы нервно дрожали.
Что ей было делать? Она страшно волновалась и вздрагивала всякий раз, как он возвышал голос. Она больше всего боялась, как бы не пришла надворная советница и не оскорбила его. С большим трудом она подавила свое волнение и сказала спокойно, хотя голос ее немного дрожал:
— Так как вы знаете, что я должна сейчас ехать, то вы понимаете, что я не могу больше оставаться здесь...
— О, у вас еще есть время, — прервал он ее, — карета приедет за нами только в четыре часа. Видите, какие я имею подробные сведения благодаря подслушиванию у беседки. Стоит только раз поддаться искушению, и потом уже трудно будет удержаться! Прежде я никогда не занимался шпионством, и моя душа была чиста, как солнце, а теперь — видите вы синие занавески на окнах башни? Я прячусь за ними, чтобы подсматривать, и часто терплю за это наказание, так как приходится иногда видеть то, что заставляет меня глубоко страдать. Вот и сегодня утром мне представилось такое зрелище, которое лишило меня всякого самообладания! Я рассчитывал ударом кулака прогнать противное насекомое, осмелившееся дотронуться до моего цветка, — и благодаря этому уничтожены Ромео и Юлия... Ну, Ромео-то поделом! Я страшно ненавидел его последнее время за то, что он был так возмутительно счастлив! Сегодня утром белокурый Адонис, который будет, вероятно, вашим кавалером на свадьбе, получил из наших рук столько цветов, сколько ему хотелось; а если бы я попросил вас сейчас сорвать для меня эту жалкую ветку, вы, наверное, отказали бы мне?
— Я не могу распоряжаться этими цветами, потому что они принадлежат моей тетке.
— Прекрасный ответ! Но чтобы ответили, если бы я сказал вам: не ездите на свадьбу, потому что один человек испытывает невыразимые мучения при мысли, что вы будете там?
При этих словах в душе молодой девушки поднялась целая буря. Она невольно взглянула на него.
В ту же минуту он схватил её руку.
— Не ездите, умоляю вас! — прошептал он, и в голосе его вместо иронии послышалась робость.
Что это были за звуки, и какая невыразимая нежность сияла в его взгляде! Но, несмотря на это и на свои собственные чувства, которые неудержимо влекли ее к нему, Лили понимала, что должна отказать ему. Она быстро отняла у него руку, и, вследствие внутренней борьбы, голос ее зазвучал резко и твердо, когда она отвечала ему:
— Это странная просьба, и я не в силах исполнить ее!
Яркая краска залила его лицо, но он овладел собой.
— Я должен был предвидеть этот ответ! — вскричал он. — Что же вы сделали бы, если бы я настаивал на своем требовании?.. Неужели вы думаете, мне трудно схватить вас, унести в свой дом и продержать там, пока не кончится празднество? Не в первый раз отважному смертному похищать ундину.
— И не в первый раз несчастным пленницам плакать там, в доме! — пробормотала Лили дрожащими губами.
— Пленница в моем доме? — вскричал он тоном величайшею изумления и отступил на шаг, но вдруг в голове его мелькнуло разрешение загадки, и он быстро ударил себя рукой по лбу.
— О, я глупец! — вскричал он, и голос его звучал совершенно иначе. — Как мог я забыть, что живу в маленьком городке, окруженный любопытными глазами и праздными языками, которые рады всему имеющему вид тайны! Итак, тетушки и кузины там, — он показал рукой на город, — рассказали вам о плачущей пленнице в моем доме? И я, без сомнения, играю в этой драме роль Синей бороды?
Несмотря на мучительное состояние духа, в каком находилась девушка и которое вызвало краску стыда на ее щеки, она невольно улыбнулась, когда он назвал себя прозвищем, которым его уже давно наградили.
— И вы, конечно, тотчас же поверили этому и стали презирать, меня? — продолжал он с упреком. — Разве я мог бы смотреть в ваши чистые глазки, если бы это была правда? Меня нисколько не тревожит, что они обо мне думают и говорят, и я никогда не раскрыл бы рта, чтобы опровергнуть эту болтовню. Но в вашей душе не должно оставаться ни малейшего сомнения на этот счет. Да, в моем доме живет бедное, несчастное существо, но не насильно, а под моей охраной и защитой. Беатриче моя сестра, только не от одной матери; моя мать умерла, ничего не зная о существовании этого бедного создания, и отец только на смертном одре открыл мне эту тайну и поручил заботиться о его дочери. Он любил ее нежнее, чем меня, своего законного сына, и понятно, так как она вполне этого заслуживает. Но ее существование было для него источником бесчисленных забот. Вы, на которую все смотрят с улыбкой и восхищением не можете себе представить, как страдает это несчастное существо! Болезненная от рождения, она незадолго до смерти отца заболела ужасной разрушительной болезнью. Ее лицо, поражавшее удивительной красотой, было совершенно обезображено, и потому она носит покрывало, — я никогда не знал её иначе. Ее болезнь неизлечима и, как она сама утверждает, заразительна, вследствие чего она никогда не позволяет мне даже дотрагиваться до ее руки. Она избегает людей, ей тяжело быть предметом ужаса, поэтому я всегда заботился о том, чтобы никто, хроме ее няни и моего верного слуги, безгранично преданного, не мог узнать ее тайны. По этой же причине я хотел уничтожить тот павильон, окно которого выходило в мой сад.
