Барбара Картленд - Затерянная в Париже
К концу обеда герцог начал понимать, что жизнь представлялась Дюбушерону большой веселой шуткой, и радость, которую он извлекал из нее, приносила ему огромный доход.
Он был не просто человеком, стремящимся разбогатеть, но, подумал герцог, Дюбушерон наблюдал жизнь с разных сторон, воспринимал ее, словно для него устроенный маскарад, и это обогащало не только его карман, но и ум.
Именно поэтому Филипп Дюбушерон отличался от тех мужчин, которые пользовались гостеприимством герцога, чтобы поговорить с ним о спорте — они знали, что это интересовало его, или о женщинах, потому что эта была общая для всех тема.
Герцог давно гордился своем умением угадывать характер людей.
Но, вероятно, оттого, что он глубоко заглянул в души нескольких своих так называемых друзей, а также женщин, которые говорили, что любят его, он стал еще более циничным, чем был. Удивительно, думал он, насколько мелочными и алчными могут оказаться даже самые милые люди.
Он часто обвинял себя в том, что излишне сурово судит людей, а также, в чем он никогда не признавался мистеру Бомону, в том, что ожидает от них гораздо больше, чем они могут дать.
Но он очень хорошо помнил, что говорил ему сегодня его управляющий. И поэтому спрашивал себя, не окажется ли любой другой выбранный им образ жизни через какое-то время монотонным и безрадостным. Но к концу обеда он подумал, что вот же с ним за одним столом сидят две такие непохожие друг на друга женщины.
Пока Иветт говорила, герцог раздумывал, остались ли в области чувственных наслаждений глубины, куда он еще не спускался, глубины, ждущие его открытий.
Еще он подумал, что поведение Уны еще более невероятно, хотя, конечно, он может ошибаться и она действительно такая, какой кажется.
Потом он решил, что, похоже, прекрасное вино, поданное к обеду, уже ударило ему в голову или приманка в ловушке, расставленной ему Филиппом Дюбушероном, оказалась даже лучше, чем он думал.
Когда обед закончился, по взгляду Дюбушерона герцог понял, что сейчас ему надо принять решение, с кем из двух женщин он будет проводить вечер.
Поэтому герцог и сам развеселился, когда произнес за кофе:
— Раз это мой первый вечер в Париже, думаю, пора посетить излюбленные места и посмотреть, все ли там так, как было раньше, когда я частенько туда наведывался.
— Что за места? — спросил Филипп Дюбушерон.
Герцог насмешливо улыбнулся ему в ответ:
— Совершенно бессмысленный вопрос. Что же еще, как не «Мулен Руж»?
Лицо Иветт выразило крайнее неудовольствие.
— «Мулен Руж»! — сказала она. — Я могу отвести вас туда, где вам покажут нечто, чего вы никогда еще не видели. — Она загадочно опустила накрашенные ресницы и добавила: — Поедем вдвоем, и вы посмотрите…
На секунду герцог позволил ей поверить, что принимает ее предложение, а затем сказал:
— Вы ведь не думаете, что я брошу своих друзей? Нет, мы поедем все вместе, вчетвером, в «Мулен Руж».
Иветт пожала плечами, но в ее глазах сверкнул гнев, а губы обидчиво поджались.
Когда Дюбушерон сказал ей, что она будет обедать с герцогом Уолстэнтоном, она была уверена, что к концу обеда станет его любовницей, и тогда весьма возможным станет оплатить кучу счетов, накопившихся у нее.
Об ее экстравагантности говорил весь Париж, но этим-то она и была привлекательна.
Каждая дама полусвета знала, что мужчины ценят только то, за что им приходится платить втридорога.
Бриллианты на шее и на запястьях — как раз часть тех истраченных денег, которые позволяли мужчине хвастаться в кругу друзей, что «Иветт Жуан стоила ему уйму денег».
Так уж повелось, что во времена Второй Империи парижские куртизанки считались самыми дорогими и самыми чувственными.
Наполеон Третий задал моду, истратив целое состояние на своих многочисленных любовниц; ее подхватил принц Наполеон, да и все остальные мужчины, приезжавшие в Париж в поисках развлечений.
За этим золотым веком последовала депрессия, которая только сейчас начала отступать, но Иветт знала, что, стоя во главе своей профессии, она, конечно же, стоила тех миллионов франков, что были потрачены на нее.
Она знала, что, приобретя покровительство герцога Уолстэнтона, обретет вместе с ним и престиж; ведь герцог был не просто богат, как сказал ей Филипп Дюбушерон, он был очень богат.
Ей и на мгновение не приходило в голову подозрение, что герцог может и не заинтересоваться ею. Она лишь считала, что излишней докукой будет эта тоскливая девица, которая должна поехать с ними, да и Дюбушерон должен знать свое место и не соваться туда, где его не ждут.
А глаза Уны сияли от восторга.
Ей всегда очень хотелось пойти в «Мулен Руж», хотя она и предполагала, что ее мать была бы просто шокирована.
В то же время она подумала, что, живи она с отцом на Монмартре, он бы, конечно, непременно взял бы ее в кабаре, которое олицетворяло Париж, бывший до сего дня для нее не больше, чем просто словом.
Уна и не чувствовала, что, пока она смотрела на герцога, Филипп Дюбушерон смотрел на нее. Он не совсем понимал, что за игру затеял герцог, но зато он хорошо знал, что «Мулен Руж» — неподходящее для Уны место.
И неудивительно, что он с таким нетерпением ожидал ее реакции.
Не хуже чем герцог, он знал, что мужчины высших сословий интересовались «Мулен Руж» потому, что это кабаре считалось самым большим рынком проституток в Европе.
Девочки здесь были такие же дорогие, как и на Елисейских полях, но танцевальная программа была очень хороша, а благодаря художникам, таким, как Тулуз-Лотрек, которые рисовали плакаты для кабаре, оно год от года становилось все популярнее.
Плакат Тулуз-Лотрека не преувеличивал, когда обещал «Великосветское рандеву» в «Мулен Руж».
Но уж если герцог собрался ехать в «Мулен Руж», у Дюбушерона не было никакой охоты его отговаривать. Вечер был необычен с самого начала, и он сказал себе, что в любом случае не стоит спорить с герцогом, что бы тот ни затеял.
Хотя ему и показалось, что для такого чрезвычайно утонченного человека, каким слыл герцог, это нехарактерно, хотя для любого англичанина, приехавшего в Париж, как раз характернее всего и было стремиться в «Мулен Руж», как мышь стремится к сыру.
Карета герцога уже ждала их; она оказалась гораздо просторнее и удобнее кареты Дюбушерона.
Дюбушерон ожидал, что герцог предложит ехать в двух каретах, поэтому его экипаж тоже ждал во дворе.
Но не успел он задать свой вопрос, как уже получил на него ответ.
— Поедем все вместе. У меня на заднем сиденье хватит места для троих, если они не очень полненькие.
При этих словах он бросил взгляд на стройную фигуру Иветт и худенькую — Уны. А затем сел между двумя дамами; Филипп Дюбушерон устроился напротив них.
