Тереза Медейрос - Грешная любовь

Катриона захлопнула крышку и сунула шкатулку поглубже в чемодан под самые интимные вещи.

Затем она опять полезла в шкаф, чтобы выбрать наиболее крепкое и теплое из своих шерстяных платьев. В этот момент из-за окна донесся громкий треск и какой-то шум. Катриона замерла на месте, ее сердце бешено заколотилось. Среди шума послышалась сердитая брань. Ни с каким другим мужским голосом она не могла бы спутать этот знакомый баритон.

Катриона подбежала к окну и выглянула наружу. Под окном прямо на земле, неловко раскинув по сторонам длинные руки и ноги, лежал Саймон Уэскотт. Вокруг него валялись расщепленные куски садовых шпалер и сломанные ветки розового куста. Картина была весьма далека от привычных мечтательных видений Катрионы, в которых Саймон подходил к окну, играя на лютне или посылая снизу нежные взгляды. В особенно романтических вариантах грез он прикладывал руку к сердцу и декламировал, слегка подправляя Шекспира: «Но что за блеск я вижу на балконе? Там брезжит свет, Катриона, ты как день!»[1]

Девушка сдержала невольную улыбку. Ее разбирал нервный смех от облегчения, что Уэскотт здесь и даже не сломал шею.

— О, добрый вечер, мистер Уэскотт, — громким шепотом позвала она. — Что же вы не постучали в парадную дверь? Тогда бы дворецкий мог сообщить о вашем прибытии. Намного благоразумнее, как мне кажется.

Саймон вытащил из волос веточку и пристально глянул на Катриону.

— Да уж, и безболезненнее.

— Но я ведь предупредила в записке, что шпалеры могут не выдержать вашу тяжесть.

Отбросив пинком упавший обломок решетки, Уэскотт стал подниматься.

— Зато не догадалась сообщить, что внизу высажены розы.

— Вот уж не думала, что это так важно. Они зацветут лишь через несколько недель.

— Не знаю, когда они там зацветут, но можете мне поверить, шипов там уже предостаточно. Точнее, было, пока я на них не упал. А сейчас, как мне кажется, почти все эти шипы воткнулись в мой… в общем, в меня.

Морщась от боли, он снял с шеи длинную ветку виноградной лозы и встал на ноги.

Катриона не успела даже предложить Саймону воспользоваться входом для слуг, как тот уже карабкался прямо по стене, придерживаясь рукой за грубо отесанные камни, которые выступали из угла дома.

Когда широкие мужские плечи появились в проеме окна, Катриона поспешно ухватила Саймона за жилет и рукав рубашки, чтобы он быстрее оказался в комнате. Она даже успела полюбоваться его рельефными мускулами под обтягивающей тканью одежды. И мысленно представила, как с такой же ловкостью морской офицер Уэскотт взбирался по вантам корабля «Беллайл».

Саймон перепрыгнул через скамейку у окна и проворно встал на ноги. Катриона слегка посторонилась, немного напуганная, что в ее спальню наяву проник мужчина, который имел дурную славу распутника. В ее мечтах Саймон всегда находился за окном и довольствовался тем, что издалека выражал свое восхищение ее красотой.

— Я немного разочарована, мистер Уэскотт, как-то у вас маловато ловкости. Мне казалось, у вас должен быть большой опыт.

Потирая ушибленную спину, Саймон мрачно посмотрел на Катриону:

— Ловкости в чем? В вытаскивании шипов из моей… — В ночном проникновении к женщинам через окно, — невозмутимо закончила Катриона. — В конце концов, вроде бы этот способ самый удобный, когда не желаешь иметь дело с их мужьями?

Уэскотт тряхнул головой, отбрасывая назад длинные каштановые волосы, и одернул шелковый бордовый жилет.

— Да будет вам известно, я перестал тратить время на замужних женщин еще несколько лет назад. Заметил за ними досадную привычку влюбляться в меня и вести дело к разводу с законными мужьями.

— Какими, должно быть, надоедливыми они были для вас. А тут еще и их мужья, — сухо добавила Катриона.

— Смею вас уверить, что мои страдания были гораздо мучительнее, мисс Кин… — Ночной гость бросил на нее сердитый взгляд. — Черт побери, как вас все-таки зовут?

— Катриона, — сообщила она, решив, что сейчас не самый удобный момент делать замечания в отношении его грубых слов.

— Катриона, — повторил Уэскотт. В его устах имя прозвучало нежно и мелодично. — Действительно, Катриона как раз подходит, — вполголоса рассуждал он. — Никакая не Глэдис или там Гертруда, а то и вовсе Брунгильда. — Лицо Саймона вдруг просияло. — Могу я называть вас Кити?

Катриона ответила с приветливой улыбкой:

— Лучше вам этого не делать, если не хотите опять упасть на розовый куст.

Это сказано было так убедительно, что Уэскотт даже отошел подальше от окна и отвесил хозяйке комнаты учтивый поклон.

— Итак, добрый вечер, моя прелестная Катриона. Следуя инструкциям, которые вы прислали мне в тюрьму, я прибыл, чтобы испортить вашу репутацию.

Ленивая улыбка Саймона, его уверенно-призывный взгляд и даже худощавые бедра в обтягивающих замшевых брюках со всей очевидностью намекали Катрионе, что он вполне готов к исполнению озвученной роли.

Она проглотила подступивший к горлу комок. Во рту у нее все пересохло.

— Не совсем так, вы явились сюда изобразить, будто своим появлением компрометируете меня. Не забывайте, мистер Уэскотт, мы с вами еще не муж и жена.

— Но мы же практически помолвлены. Не кажется ли вам, что пора называть меня по имени — Саймон?

Приблизившись к девушке, он взял ее за руку и приложил ладонь к своим губам.

— А может быть, даже «дорогой». Или «сладенький». Сойдет и другое ласковое словечко, лишь бы оно означало, как пылко и бесконечно вы меня любите.

Выведенная из равновесия дьявольским блеском глаз Уэскотта, Катриона сжала руку в кулачок.

— Мои тетя и дядя женаты более тридцати лет. Но я ни разу не слышала, чтобы тетя обращалась к мужу иначе, как «милорд».

Саймон пожал плечами, блеск его глаз только усилился.

— Я лишь скромный рыцарь, но не буду возражать, если вы станете и меня величать «милордом».

Осторожно разогнув стиснутую руку Катрионы, он прикоснулся открытыми губами к нежной девичьей коже на запястье. Хрипловатым, низким голосом он закончил:

— Если хотите, в моменты нашей близости можете говорить даже так: «мой господин и повелитель».

Отчаянно стараясь не поддаваться томной слабости, вызываемой нежной лаской губ Саймона, Катриона резко высвободила руку:

— Неужели вы всегда такой ужасный бесстыдник? Уэскотт в первое мгновение попытался изобразить раскаяние, но не сумел.

— Говорят, что да. Знаете, моя мать ведь была театральной танцовщицей. Первые девять лет жизни я провел за кулисами театра. Другие танцовщицы всегда баловали меня, ласково гладили по головке, наперебой старались усадить меня к себе на колени.