Пьер Мариво - Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***
У маркизы собралось довольно большое общество приглашенных, видимо, к обеду. Она приблизилась ко мне и посмотрела так, будто спрашивала: «Что ей нужно от меня?»
Но я невзирая ни на ее ранг, ни на положение, какое она занимала в Париже и при дворе, ни на титулы, ни на окружающую роскошь помнила только, что это моя невестка; обо мне доложили как о мадемуазель де Тервир, ей бы следовало знать это имя; ведь это было имя ее свекрови; я подошла очень спокойно и вежливо, собираясь поцеловать ее.
На мгновение она заколебалась, не зная, следует ли допустить такую фамильярность (я так представляла себе ход ее мыслей, судя по выражению ее лица). Все же, подумав, она решила не отклонять мою любезность и даже слегка наклонила голову, небрежно и с принужденным видом принимая мой поцелуй.
При всей моей неопытности, я поняла по ее лениво-высокомерной мине, сколько в ней мелкого тщеславия. Наша собственная гордость помогает нам распознать ее в других; вообще же повадки гордецов выдают их с головой. К тому же я знала об этой черте ее характера, я была заранее предубеждена против нее.
Надо еще добавить — и это много значит в подобных случаях,— что у меня была достаточно аристократическая внешность, я держалась с достоинством и так, что никому не было бы зазорно признаться в родстве со мной.
— Сударыня,— обратилась я к ней,— судя по вашему удивленному виду, вы плохо расслышали мое имя; оно не может быть незнакомо вам: меня зовут Тервир.
Она продолжала молча смотреть на меня; я не сомневалась, что это был способ выразить мне свое пренебрежение.
— Я сестра господина маркиза,— добавила я невозмутимо.
— Мне очень жаль, мадемуазель, что его еще нет,— сказала она, попросив нас сесть.— Он вернется не раньше, чем через два дня.
— Да, мне уже говорили об этом,— ответила я,— но я пришла также, чтобы иметь честь видеть вас.
(Мне стоило немалых усилий произнести эти слова; но надо быть учтивой ради себя самой, хотя нередко те, к кому мы обращаемся, не заслуживают вежливости.)
— Дело мое очень серьезное,— продолжала я,— оно близко касается моего брата и меня, а также, по всей вероятности, и вас, сударыня, ибо речь идет о матери вашего мужа.
— Да,— ответила она с улыбкой,— но она обычно обращается со своими нуждами не ко мне, и я считаю, мадемуазель, что лучше подождать с этим делом, пока не приедет маркиз; с ним вы объяснитесь гораздо лучше.
Ее равнодушие возмутило меня. Я заметила по лицам окружающих, что к нашему разговору прислушиваются с интересом. Свое имя я уже назвала; все видели, что холодный тон маркизы не произвел на меня никакого впечатления; я говорила с ней твердо и спокойно, что придавало вес моим словам. Собравшиеся в гостиной господа с любопытством следили за нашей беседой (так уж устроены люди), и, чтобы наказать маркизу за невнимание к моей матери, я решила непременно продолжать разговор, который она хотела отклонить, считая его неудобным, утомительным, а быть может, и постыдным.
Правда, все свидетели этой сцены были ее, а не мои друзья, но я полагала, что их пристальное и коварное любопытство было опасно для нее; оно как бы заменяло им чувство справедливости.
Я была, кроме того, уверена, что они не осведомлены о бедственном положении моей матери и что, независимо от их ума и характера, все они будут неприятно поражены, когда узнают о таком скандальном происшествии.
— Сударыня,— отвечала я ей,— дела моей матери очень просты и понятны; они сводятся к тому лишь, что она просит следуемые ей деньги, без которых, как вы знаете, ей никак невозможно обойтись.
— Я же вам сказала,— возразила она,— что об этом надо говорить с маркизом; он скоро вернется, а я, право, не могу вмешиваться в их дела и не знаю, как и о чем они договорились.
— Но, сударыня, договорились они о том — возразила я таким же, как она, непринужденным тоном,— что ей будет выплачиваться пенсия, а матушка моя не получает этой пенсии уже около года; и вы, безусловно, имеете полное право вмешаться в дела вашей свекрови, которая настолько хорошо относилась к вам, что отдала вам все, что имела.
— А мне говорили, будто все то, что она отдала нам, сама она получила от покойного маркиза,— сказала она почти насмешливо,— я не считаю себя обязанной благодарить вашу матушку за то, что ее сын является наследником своего отца.
— Не забывайте, сударыня, что мать вашего супруга тем самым и ваша мать, так же как моя,— ответила я,— а вы говорите о ней, как о постороннем лице, и как будто недовольны своим родством с нею.
— Кто вам сказал, что я недовольна? И какая мне теперь польза от подобного неудовольствия? Ведь она от этого не перестанет быть моей свекровью, раз уже так пришлось, потому что покойному маркизу угодно было сделать ее матерью своего сына.
— Подумали ли вы хорошенько, сударыня, о том, что говорите? — сказала я, посмотрев на нее с чувством, близким к сожалению.— Как понять этот упрек покойному маркизу касательно его женитьбы? В конце концов если бы он не пожелал жениться на моей матери, то не появился бы на свет и его сын, который стал вашим супругом. Неужели вы желали бы, чтобы он вообще не родился? Можно подумать, что так, но вы, конечно, разумели что-то другое; я не сомневаюсь, что брат мой вам дорог и вы рады, что он живет на свете. Видимо, вы хотели сказать, что желали бы ему другую мать, более знатного рода, не правда ли? Ежели вы имели в виду именно это, то тревога ваша напрасна. Маркиз, конечно, был много богаче моей матери, и в этом смысле вы можете сетовать на нее сколько угодно, я не стану ее защищать. Но в остальном уверяю вас, что ее семья ничуть не уступает в родовитости покойному маркизу; он нисколько не унизил себя, женившись на моей матери. Спросите кого угодно в нашей провинции. Я удивляюсь, что брат сам не разъяснил вам этого; присутствующая здесь госпожа Дарсир, с которой я прибыла в Париж и чье имя всем известно, подтвердит справедливость моих слов. Поэтому, сударыня,— продолжала я, не давая ей времени ответить,— смело можете признать ее своей свекровью, вы ничем себя не уроните. Не стыдитесь держать себя с ней, как подобает невестке, в чем доныне вы ей отказывали. Исправьте допущенную вами несправедливость — ее наверняка порицают все, кто мог оказаться свидетелем, и она, конечно, неприятна вам самой; эта несправедливость вообще неоправданна, будь даже моя мать в тысячу раз хуже, чем вам кажется; обращайтесь с ней, как того требует ваше достоинство, ваше воспитание, ваше доброе сердце, ее нежность и доверие, с каким она отдала в ваши руки и в руки своего сына свою дальнейшую судьбу.
— Из вас получился бы отличный проповедник, мадемуазель! — сказала она, вставая и стараясь говорить безразличным и рассеянным тоном.— Я бы охотно дослушала вашу проповедь, но вынуждена отложить это удовольствие до другого раза; уже идут докладывать, что кушать подано. Вы обедаете с нами, сударыни?
