Грешная любовь - Эмилия Остен
Потом она заканчивается.
Я отошла от отца Реми, устояла на ногах, поклонилась партнеру. В зале было тихо, только и слышалось, что осторожное «шу-шу-шу». Остроносый, то ли догадливый, то ли предупрежденный отцом Реми, немедля завел новую музыку, остальные музыканты подхватили; наш добрый священник предложил мне руку и повел туда, где грибом на солнечном пригорке торчала опешившая мачеха.
Отец тоже был тут и смотрел на нас с отцом Реми, хмурясь; виконт де Мальмер стоял, скрестив руки на груди. На жениха я смотреть не решалась. Отец Реми подвел меня к родственникам, настоящим и будущим, и отпустил мою руку, обрывая связь.
Очень жаль. Пока я чувствовала его прикосновение, мы были сообщниками. А теперь?
– Отец де Шато, – осторожно сказал граф де Солари, словно не был уверен в том, что ему сегодня удастся обойтись без смертоубийства на балу, – что это вы такое только что танцевали с моей дочерью?
Я посмотрела на священника – это оказалось легче всего. Отец Реми улыбался, не так, словно клинок бросал, как мне посреди зала, а безмятежной улыбкой благочестивого служителя Господнего.
– Легкий танец, вольту. Разве его не танцуют нынче? Музыканты его знали. Мадемуазель де Солари показалась мне немного печальной, и я решил ее развлечь.
– Вы… – отец прочистил горло. Я знала, как тяжело ему сдерживаться, и, чтобы предотвратить бурю, взяла его под руку:
– Папа, отец Реми наверняка не хотел оскорбить меня.
– Оскорбить? – Священник нахмурился. – Разумеется, нет.
– Вы не знали разве, что вольту теперь не танцуют? Это запрещено, – мой жених решил разом все прояснить.
– Как странно. У нас танцуют.
– У вас в деревне – возможно. Но здесь Париж. И заставлять соблюдающую приличия даму пройти через танец, запрещенный самим королем, – это оскорбительно.
– Все верно, если я обидел даму, – согласился отец Реми, – пусть она решает. – И он повернулся ко мне со своей иезуитской усмешкой: – Дочь моя, Мари-Маргарита, вы оскорблены?
Я вздернула подбородок и ответила:
– Нет.
Неделей раньше я бы сказала «да» – не сомневаясь, не колеблясь, использовала бы шанс навсегда удалить незнакомого человека из дома. Отец Реми был неизвестен мне и непредсказуем, не нужен сейчас, пока я оставалась незамужней. Потом мачеха могла хоть под завязку набить дом голубоглазыми духовниками, словно мешок зерном; несколько дней назад я, попав в подобную ситуацию, с милой улыбкой растоптала бы ростки карьеры отца де Шато в светском обществе Парижа.
Сегодня он взял меня в сообщники, и я пока не понимала – зачем.
Мачеха замерла, глупо округлив рот, отцовское лицо казалось мне размытым пятном, а виконт де Мальмер яростно потер щеку указательным пальцем. Я и раньше замечала за ним эту привычку – как будто его кто-то укусил чуть выше аккуратной бороды, и теперь укус чешется.
Лик отца Реми сиял непорочностью архангела с византийской иконы.
– Я думаю, что отец Реми непременно покается теперь и попросит у Господа прощения за свою ошибку, – добавила я, так как все молчали. Веселое пиликанье скрипок придавало немой сцене налет абсурда. – И я исповедуюсь и покаюсь. Правильно, отец Реми?
– Правильно, дочь моя, Мари-Маргарита. Жду вас завтра в полдень в капелле.
– Я не опоздаю.
Взгляд мачехи скользнул мне за спину, и я обернулась. Средь расступающихся гостей торжественно шествовал Дидье, на вытянутых руках он нес поднос, накрытый серебряной крышкой, и смотрел так гордо, будто выносил его величеству корону на сочной бархатной подушке. Остановившись от нас в двух шагах, Дидье поклонился, не нарушив спокойствия подноса, и громко доложил:
– Гусиный паштет для его светлости виконта де Мальмера!
Праздничное явление паштета не прошло незамеченным – некоторые гости подошли поближе под предлогом, что желают посмотреть на изысканное блюдо, которого после трапезы виконта еще на всех хватит, не оскорбят же хозяева дома невниманием! Я подозреваю, что на самом деле им всем хотелось послушать, о чем мы тут в узком кругу секретничаем после вольты.
Мой жених повел себя разумно: он перестал мучить щеку, улыбнулся и прошагал к столу:
– Так любезно с вашей стороны! Я проголодался.
Инцидент был временно исчерпан.
Я выпустила руку отца и подошла поближе к виконту. Отец Реми стоял за моей спиной, и я ощущала его присутствие, как чувствуют тепло, идущее от очага. Виконт расположился в кресле, словно король, а мы стояли вокруг, подобно смиренным подданным. И верно, он – самый важный гость на нашем скромном балу, самый влиятельный, он берет замуж девицу в летах, длиннолицую и не имеющую понятия о смирении, – как же не смотреть в почтении и тишине, как этот святой человек вкушает гусиный паштет?!
Виконт де Мальмер вытер руки поданной ему салфеткой, обшитой по краю золотистым кружевом, подарил окружающим улыбку блаженствующего гурмана и снял крышку с подноса.
На горке гусиного паштета, средь украшающих блюдо виноградных листьев и душистого укропа, непринужденно сидел здоровенный скорпион.
Дамы завизжали и бросились прочь, какая-то нежная особа грохнулась в обморок, и остолбеневший кавалер едва успел ее подхватить. Мужчины стояли, застыв, я затолкала в горло невольный вскрик, а виконт замер, неотрывно глядя на черную тварь.
Вырванный из темного благоухающего мирка, ослепленный сиянием свечей, скорпион загнул хвост и, не пожелав оставаться в паштете, молниеносно метнулся к краю подноса. Он едва не увяз в укропе, но быстро справился. Преодолев заросли, скорпион резво побежал по скатерти, практически упал со стола и заскользил по полу, вызвав волну паники. Я не успела ни испугаться толком, ни отступить: отец Реми вынырнул из-за моей спины, словно заправский охотник, оказавшийся наконец рядом с дичью, и, широко шагнув, наступил на бегущую тварь. Хрустнуло и брызнуло, меня затошнило. Отец Реми нагнулся, поднял с пола останки скорпиона и внимательно их осмотрел. Затем обратил взгляд своих прозрачных глаз на моего отца:
– Позвольте сказать, граф де Солари. Господь явил свое неодобрение. Наверное, нужно завершать бал.
Глава 6
Deus vult[10]
Ночью пришел дождь. Я слушала его трескучую песню, лежа под покрывалом без сна. В комнате привычно перекрещивались тени, их
