Пьер Лоти - Госпожа Хризантема
Но в японских захоронениях нет ничего печального, ничего ужасного; такое впечатление, что у этого инфантильного[37] и легкомысленного народа даже смерть не принимается всерьез. Над могилами возвышаются гранитные Будды, сидящие в цветках лотоса, или могильные столбики с золотыми надписями; небольшое пространство для кладбища выгораживается прямо посреди леса или на живописно расположенных естественных террасах; добраться туда, как правило, можно по длинным каменным лестницам, устланным мхом, время от времени проходя под священными портиками,[38] по форме всегда одинаковыми — простыми и грубыми, в уменьшенном виде повторяющими портики храмов.
Горные надгробья, расположенные над нами, такие древние, что не внушают страха даже ночью. Это район заброшенных кладбищ. Похороненные здесь мертвецы давно истлели в земле. Тысячи серых столбиков и множество старых маленьких будд, изъеденных лишайниками, теперь всего лишь напоминание о целой веренице жизней, предшествовавших нашему существованию и бесследно канувших в таинственную бездну времени.
XXII
Кушанья Хризантемы — это нечто невообразимое.
Все начинается с утра, сразу после сна, с двух маленьких зеленых слив с живой изгороди, замаринованных в уксусе и обвалянных в сахарной пудре. Чашка чаю дополняет этот почти традиционный завтрак — то же самое едят внизу у госпожи Сливы, то же самое подают постояльцам в гостиницах.
Далее, в течение дня, следуют два очень странно сервированных обедика. От госпожи Сливы, где все это готовится, на красном лаковом подносе ей приносят еду в крошечных чашечках с крышками: рубленое мясо воробья, фаршированную креветку, водоросль в соусе, соленую конфетку, засахаренный перец… Все это Хризантема пробует краешком губ с помощью своих маленьких палочек, с подчеркнутым изяществом приподнимая кончики пальцев. При каждом новом блюде она строит гримасу, оставляет три четверти и потом брезгливо вытирает ногти.
Ее меню весьма разнообразно, все зависит от вдохновения госпожи Сливы. Единственное, что всегда неизменно, у нас ли, в другом ли месте, на юге империи или на севере, — это десерт и то, как его едят: после множества смехотворных блюд подается деревянный чан, обшитый медью, огромный, как для Гаргантюа,[39] доверху наполненный рисом, сваренным в простой воде; Хризантема накладывает себе целую чашку (а то и две, а то и три), поливает белоснежную поверхность черным рыбным соусом из тоненького синего графинчика; перемешивает это все; подносит к губам и своими двумя палочками запихивает весь этот рис себе в рот.
Затем собираются чашечки, крышечки и последние крошки, упавшие на белые циновки, — не дай Бог, что-нибудь запятнает их безукоризненную чистоту. Обед закончен.
XXIII
2 августа
Внизу, в городе, на одном из перекрестков расположилась уличная певица; люди собирались, чтобы ее послушать, и мы втроем, проходя мимо, тоже остановились вместе с другими. Ив, Хризантема и я.
Совсем молоденькая, немного полноватая, довольно миловидная, она бренчала на своей гитаре и пела, дико вращая глазами, как виртуозка, исполняющая особо трудный пассаж. Она опускала голову, прижимая подбородок к шее, чтобы извлечь еще более низкие ноты из самой глубины своего существа; даже непонятно, откуда брался у нее этот грубый и хриплый голос, голос старой жабы, голос чревовещателя (в чем, собственно, и заключается высокая театральная манера, последнее слово в искусстве исполнения трагических фрагментов).
Ив взглянул на нее возмущенно.
— Нет, ну надо же! — сказал он. — Да у нее же голос, как у… (от удивления ему не хватало слов), как у… как у чудища!..
И он посмотрел на меня почти с ужасом, ему не терпелось узнать, что же я думаю об этой малютке.
Впрочем, мой бедный Ив сегодня был не в духе, потому что я заставил его надеть соломенную шляпу с сильно загнутыми полями, которая ему не нравится.
— Уверяю тебя, Ив, она тебе очень идет.
— Да? Это вы так говорите… А мне кажется, она похожа на сорочье гнездо!
От певицы и шляпы нас отвлекает приближающаяся с другого конца улицы процессия, с виду напоминающая похоронную. Возглавляют ее бонзы[40] в одеяниях из черного газа — лица как у католических священников; главный персонаж шествия — покойник — движется позади них в премилом крытом паланкине.[41] Далее следует кучка мусме, прячущих свои смешливые мордашки под неким подобием вуали и несущих искусственные лотосы с серебряными лепестками в вазах ритуальной формы — обязательный атрибут похорон; за ними, жеманничая и с трудом сдерживая смех, выступают прекрасные дамы под зонтиками, разрисованными яркими бабочками и аистами…
Вот они уже поравнялись с нами, надо посторониться, чтобы дать им пройти. И вдруг Хризантема принимает подобающий вид, а Ив стаскивает с головы свое сорочье гнездо…
Да, ведь перед нами же действительно проходит смерть! А я и не подумал… по виду никак не скажешь…
Процессия будет карабкаться высоко-высоко над Нагасаки, на зеленую гору, сплошь усеянную могилами. А там беднягу опустят в землю вместе с его паланкином, вазами и цветами из фольги. И тут-то наконец несчастный покойник окажется в приятном месте и сможет наслаждаться прекрасным видом…
А народ пойдет обратно, полусмеясь-полухныча.
Завтра обо всем этом никто и не вспомнит.
XXIV
4 августа
«Победоносная», все время стоявшая на рейде почти у самого подножия холмов, на которых находится мой дом, сегодня отправляется в док, чинить пострадавшие от долгой блокады на Формозе[42] борта.
И теперь я очень далеко от дома; чтобы повидать Хризантему, мне приходится переплывать на лодке всю бухту, так как док расположен на противоположном от Дью-дзен-дзи берегу. Он спрятан в небольшой долине, глубокой и узкой; сверху над ним нависает разная зелень: бамбук, камелии, всевозможные деревья; и когда смотришь с палубы на мачты и реи, кажется, что они подвешены на ветвях.
Когда корабль на якоре, экипажу легко незаметно убегать в любой час ночи, и наши матросы завязали отношения со всеми девушками из деревень, расположенных над нами выше по склону.
Такое времяпровождение, такая чрезмерная свобода заставляют меня беспокоиться за моего бедного Ива, у которого от этой страны удовольствий немного закружилась голова.
Впрочем, я все больше и больше склоняюсь к мысли, что он влюблен в Хризантему.
