Джоржетт Хейер - Переполох в Бате
Каждый раз, когда Фанни бывала в обществе Джейн, она была обязана выслушивать ее жалобы на Серену. Фанни не знала, как заставить Джейн замолчать. «Мне хотелось бы, чтобы вы намекнули Серене», — каждый раз у нее сердце падало от этих слов. Никто на свете, старательно заверяла ее Джейн голоском, который так раздражал Серену, не любит девушку так, как она; никто не может быть более уверен в ее желании оказаться полезной для своей кузины и никто не может более оценить ранимость ее чувствительной натуры. Но… как ни была Фанни мягкосердечна, она, не задумываясь, кинулась бы защищать Серену, если бы только не чувствовала — и даже слишком часто, — что Джейн имеет полное право говорить так. По мере того как Хартли становился все более уверен в себе, он все меньше зависел от своей кузины и вводил новые порядки, не советуясь с ней. Фанни пыталась убедить Серену, что Хартли вовсе не хотел принизить память ее отца, но все миротворческие попытки приводили только к тому, что гнев Серены изливался на голову самой Фанни.
Серена, которую скука однообразных дней изводила так же, как и Фанни, находила выход для своей необузданной энергии в поездках в Милверли, где она сразу находила раздражающие ее перемены, замечала промахи и упущения. Она болтала с арендаторами или обсуждала возможные улучшения с управляющим имением точно так же, как она делала это раньше, и ссорилась со своим кузеном по десять раз на дню. Что было еще хуже, она куда чаще оказывалась права, и если нового хозяина недолюбливали, то ее, унаследовавшую от отца трезвый ум и хозяйственную сметку, любили.
Серена, обладавшая твердым характером, не поникла под напором свалившихся на нее неудач, напротив, пытаясь преодолеть скуку, она с еще большей энергией (и к немалому неудовольствию своего кузена) бросалась в дела управления имением Милверли. Если бы она могла найти близкого по духу человека, с которым можно было бы обмениваться идеями, она, возможно, и успокоилась бы, но такого человека не было. Она становилась все более нетерпелива с Фанни, а поднимавшееся в ней раздражение все усиливалось. Бывали даже дни, когда ей казалось, что они с Фанни говорят на разных языках, и Серена даже жалела, что не предпочла жить вместе со своей теткой. Конечно, она бы возмущалась каждой мыслью леди Терезы, но здесь же беда заключалась в том, что у Фанни мыслей вообще не было. Когда леди Тереза, прилежно и добросовестно писавшая им письма, сообщала, что леди Вальдгрейв умирает от мокроты в груди, Фанни была заинтересована и могла обсуждать печальную новость куда дольше, чем Серена считала это необходимым. Но когда та же леди Тереза писала племяннице, что главным политическим лозунгом дня становится экономия и что всем уже известно, что оппозиция собирается обрушиться на подоходный налог, под тяжким бременем которого нация страдает вот уже десять лет, причем некоторые деятели даже говорят, что будет предложено уменьшить налог наполовину (а ведь сейчас из каждого фунта дохода изымалось по два шиллинга), Фанни только и могла сказать, что «Ох!».
Серена начинала подумывать, что даже Ротерхэм с его готовностью постоянно ссориться был бы сейчас желанным гостем, когда очередная почта принесла ей письмо от него. В письме кратко сообщалось, что завещание наконец официально утверждено и Ротерхэм заедет в Доуэр-хаус на следующей неделе по дороге в Клейкросс, чтобы объяснить ей всю юридическую тонкость составленного документа, по которому она сможет получать свое содержание.
— О Бог ты мой, он все еще дуется! — воскликнула Серена, с отвращением швыряя листок бумаги в камин. — И что, позвольте узнать, он имеет в виду, когда пишет, что «заедет на следующей неделе»? Если он заявится, не взяв на себя труд предварительно вежливо выяснить, когда нам будет удобно принять его, Лайбстеру придется сказать, что нас обеих нет дома. Я просто не потерплю его надменных привычек.
Фанни с беспокойством смотрела на Серену, но, к счастью для нее, обстоятельства сложились так, что этот план не пришлось приводить в действие.
Ротерхэм направился из Клейкросса, сам правя парным двухколесным экипажем, и подъехал к границе владений Доуэр-хауса как раз в тот момент, когда Серена, верхом на своей кобыле, показалась с противоположной стороны.
Ротерхэм натянул поводья и подождал, пока она подъедет поближе. Девушка выглядела на редкость привлекательно — в строгой касторовой шляпке мужского фасона с высокой тульей и круто загнутыми полями; но выражение ее лица было определенно грозным. Заметив это, Ротерхэм тут же поинтересовался:
— Доброе утро, Серена. Кто тот несчастный смертный, осмелившийся вызвать ваше неудовольствие?
— Мой кузен, — отрывисто-коротко ответила она. — Стоит ему только обнаружить, что какой-то порядок существует в Милверли уже многие годы, как он тут же решает изменить его!
— Мне жаль Хартли! — откликнулся Иво.
Ее гневно прищуренные глаза, осматривавшие отлично подобранных гнедых лошадей, впряженных в экипаж, встретились с его взглядом.
— Леди Спенборо ожидает вас? — поинтересовалась она. — Она мне этого не говорила, и я тоже не получала от вас писем с тех пор, как вам было угодно написать мне.
— Едва ли вы могли получить еще письма, так как я больше не писал вам.
— С вашей стороны было бы куда более вежливо сначала взять на себя труд выяснить, когда нам будет удобно принять вас.
— Примите мои извинения. Мне и в голову не приходило, что вы так скоро будете заполнять свои дни неотложными делами.
— Конечно же нет! Но…
— Не бойтесь! Мой визит займет несколько минут.
— Надеюсь, что вы правильно рассчитали время. Простите, мне необходимо переодеть амазонку, прежде чем я смогу выслушать вас. Без сомнения, вы найдете леди Спенборо в гостиной.
Описав широкий круг, Серена повернула лошадь и влетела в ворота. Ротерхэм не спеша последовал за ней и уже через несколько минут пожимал руку Фанни. Она сказала, что надо будет послать за Сереной, но он прервал хозяйку:
— Я встретил ее около ворот. Надо сказать, настроение у нее просто дьявольское. Не завидую я вам.
Фанни с достоинством ответила:
— Я очень привязана к Серене, лорд Ротерхэм.
— А потому отказываетесь от моего сочувствия?
— Я не думаю, что вы знаете… что кто-нибудь вообще знает, какой она замечательный человек! — сказала Фанни.
— О, мне известны ее достоинства! — ответил маркиз. — Но ей пошло бы на пользу, если бы она чаще могла усмирять свой темперамент.
Фанни не решилась отвечать ему, опасаясь выдать себя. Последовала краткая пауза, а затем Иво спросил — внезапно, как всегда, — и она, как всегда, была обескуражена неожиданным вопросом.
