Жаклин Мартен - Сорвать розу
10 сентября 1776 года.
Дорогая бабушка!
Умоляю, пришли письмо с просьбой приехать к тебе, но чтобы в семье не догадались, что делаешь это по моей просьбе.
Дело очень срочное, поэтому прошу тебя использовать любой придуманный предлог.
Твоя любящая внучка,
Лайза Ван Гулик.
18 сентября 1776 года.
Дорогие Кэтрин и Джорис!
В последнее время чувствую себя довольно плохо, хотя надеюсь, что ничего серьезного нет – в моем возрасте обычное дело: тело ноет, кости болят, но мне было бы легче все это переносить в обществе Лайзы. Если можете, отпустите ее ко мне на несколько месяцев.
Уверяю вас, всегда буду держать ее при себе. Что касается народного ополчения и действующей армии, то среди них есть немало прекрасных людей. Так как она не может остановить свой выбор ни на ком у себя дома, возможно, здесь найдет кого-либо по своему вкусу.
Нет необходимости напоминать, что ей уже за восемнадцать. В этом возрасте девушке следует искать себе мужа.
Так или иначе, очень нуждаюсь в ободряющем присутствии моей дорогой внучки.
Ваша преданная мать,
Селестина Мари Микэ.
Лайза приехала в Грейс-Холл в ясный осенний день в конце сентября. Ее сундук внесли наверх в комнату, которую она обычно занимала, служанка сняла с нее плащ, а экономка принесла в гостиную поднос с чаем.
Оставшись вдвоем с внучкой, придвинувшись поближе к теплу камина, бабушка Микэ проницательным взглядом посмотрела на нее.
– Итак, дитя, – спросила она, как обычно, напрямик, – в какую беду ты попала на этот раз?
– В такую же, как и раньше, но на этот раз боюсь, что…
– Талия у тебя тонкая, как всегда, – бесцеремонно осмотрела ее бабушка, – но, очевидно, в этот раз не обойдется без последствий?
– Да, – ответила Лайза. – Боюсь, что да.
– Расскажи.
Стараясь быть краткой и не выдавать эмоций, Лайза рассказала все. Девочка на грани срыва, с беспокойством подумала бабушка, предлагая ей выпить чаю.
Лайза послушно поднесла дымящуюся чашку к губам, отхлебнула и резко поставила на блюдце.
– Бабушка, это же настоящий чай!
– У меня хватит запасов, если война продлится и три года.
– Но, бабушка…
– Если бы можно было закончить военные действия, высыпав чай в речку, подобно бостонцам,[9] – сухо ответила та, – я бы сделала это, но не вижу смысла портить уже оплаченный хороший чай, да и не хочу отказывать себе в комфорте. Я старая леди, – сказала она спокойно. – Что со мной могут сделать? Арестовать? Кто-нибудь еще, кроме меня, знает о твоем нынешнем положении? – Она так внезапно сменила тему разговора, что Лайза растерялась.
– Не смогла, бабушка, сказать маман, да и папе тоже не решилась. Знаю, что поступила малодушно, приехав сюда и свалив все это на твою голову, но в последние два года я не обрадовала свою семью ничем, кроме позора и несчастья… Поэтому и не могла заставить себя признаться.
– Чепуха! Ничего подобного. Итак, больше никто не знает?
– Только Крейг, но я рассчитываю на ее молчание.
– Похоже, она здравомыслящая девушка, – согласилась бабушка, и Лайза слабо улыбнулась, впервые с тех пор, как вошла в этот дом.
– То же самое она говорит о тебе, бабушка.
– Какой срок?
– Около двух месяцев.
– А не думала о…
– Думала. И пробовала выпить нечто ужасное. – Покончив с чаем, она беспокойно задвигалась в кресле.
– Больше не хочу пробовать.
– Выходит, что мы должны раздобыть тебе мужа, девочка.
– Тоже так думаю, – тоскливо согласилась Лайза, затем наклонилась вперед. – Бабушка, – произнесла она дрожащим голосом. – Мне ненавистна даже мысль о том, что придется жить с мужч… с мужем.
Бабушка поднялась и подошла к креслу Лайзы.
– А тебе и не придется, малышка. Найдем мужа только для того, чтобы дать имя ребенку, а самому ему не обязательно оставаться в твоей жизни.
Лайза подняла заплаканное лицо.
– А к-как сделать это?
– Купим, – кратко пояснила бабушка.
Пока внучка изумленно смотрела на нее, как на сумасшедшую, она спросила:
– Разве не ты говорила, что молодой человек, ну, тот британец, который зачал этого ребенка, жаловался на бедность?
– Да, – попыталась вспомнить Лайза. – Он из титулованной семьи… Да, вспомнила… дядя, виконт, купил ему лейтенантский патент, а в армии платят так мало, что офицеру не хватает на жизнь.
– Это хорошо, – сказала бабушка. – Быстрее согласится на наше предложение.
Лайза снова улыбнулась сквозь молчаливый, непрерывный поток слез.
– А какое предложение я ему сделаю, бабушка?
– В обмен на брачное свидетельство – простая пятиминутная церемония, которую легко аннулировать по возвращении в Англию – я оплачу его патент капитана и все расходы на развод через моего поверенного в Нью-Йорке и, кроме того, дам пятьсот фунтов стерлингов золотом.
– Бабушка!
– В чем дело? Боишься, что потребует тысячу?
– Это слишком много. Несправедливо. Как я могу…
– Вздор и чепуха, девочка, позволь тебе сказать. Это правильно, необходимо и целесообразно, если не согласится, найдем кого-нибудь еще, но этот подходит для этой цели лучше. Завтра же отправляемся в Нью-Йорк, чтобы разыскать его.
– Кажется, Крейг писала, что он отправился в Стейтен-Айленд.
– Может быть, но глава британской армии находится сейчас в Нью-Йорке, также, как и его штаб, а это означает, что там можно получить информацию о любом офицере. Сейчас поеду в город проконсультироваться с адвокатом и договорюсь об аккредитиве. Возможно, нам для безопасности понадобятся какие-то бумаги, так что лучше переговорить заранее с военными властями.
Заметив, что Лайза хоть и перестала плакать, но бледна и растеряна, бабушка сказала недовольно:
– Иди наверх и ляг, мое дитя, – выглядишь слабой, а тебе надо позаботиться о себе.
Чтобы сделать необходимые приготовления, понадобилось на один день больше, чем предполагала бабушка Микэ, но благодаря ее связям и настойчивости все было в конце концов улажено.
На следующее утро, когда они собирались отправиться в Нью-Йорк, служанка Эми вошла в голубую комнату, где Лайза уже застегивала дорожное платье.
– Мисс Лайза, у бабушки приступ ревматизма. С распущенными волосами, развевающимися за плечами, девушка бросилась к ней.
Бабушка лежала пластом на большой кровати под балдахином, на которой родилась мать Лайзы и умер дедушка Жак, – внучка никогда прежде не видела, чтобы ее лицо было таким белым и искаженным от боли, хотя говорила она в своей обычной едкой и упрямой манере.
– Я писала Кэтрин и Джорису, что ты нужна мне для того, чтобы ухаживать за моими больными костями, и le bon Dien[10] позаботился о том, чтобы мне не выглядеть лгуньей.
