Юрий Татаринов - Посланник Аллаха
На этот раз он отправился пешком... Увидев красавца, пленницы заголосили! Теперь они видели в нем чудовище. Еще бы! Не так давно он увел их соплеменниц и теперь, расправившись с ними, явился за новыми жертвами!.. Даже ласковая улыбка Швейбана на этот раз представилась бедняжкам зловещей, предвещающей беду. Как только наместник приблизился, пленницы завизжали с новой силой и, схватив детей, бросились подальше. На месте осталась только одна из них...
Это была черноволосая молодая женщина. Линия спины ее была такой же строгой и неукротимой, как, видимо, и ее чувство собственного достоинства. Взгляд недотроги выражал настоящий протест... Наместник шагнул к ней — но красавица даже не пошевелилась, только потупила свои большие, как две голубые сливы, глаза, вызвав тем самым у Швейбана желание обнять бедняжку...
Рядом с пленницей стоял мальчик лет шести. Чувствуя себя спокойно рядом с матерью, малыш с интересом разглядывал одеяние Швейбана, в особенности его красные, как пылающие угли, сапоги.
Наместник обошел красавицу. Не спуская с нее глаз, он вдруг позабыл об остальных... Строгая пленница вызывала у него желание не какими-то достоинствами своей фигуры, не чертами лица и даже не красотой своих пышных, распущенных волос — страсть к ней возникала из-за ее неподражаемой привычки стеснительно тупить глазки. Эта манера ее действовала, как чары колдуньи. Своими ужимками да и изменившимся вдруг взглядом бедняжка, казалось, хотела сказать, что она смущена и что Швейбан нравится ей. «Ты — враг мой, — как бы говорила она. — Но ты силен и красив. И мне приятно находиться рядом с тобой!» Наместник угадывал это признание, ибо знал женщин и знал цену своей красоте. И он тут же решил, что с этой девой у него будет шанс угодить дяде.
— Ты! — указав пальцем на черноволосую, наконец сделал он свой выбор. И тут же добавил: — Оставь ребенка и следуй за мной!
Угадав смысл того, что происходит, неожиданно первым подал голос мальчик, он заплакал. Женщина с удивительной прытью, словно кошка, прыгнувшая с забора, упала на колени и уткнулась своим узким лбом в красные сапоги Швейбана.
— Господин мой, пощади! — стала просить она. — Не разлучай меня и дитя! Буду служить тебе! Буду мыть ноги твои! Только оставь мне дитя!
— Не для себя беру, дура! — искренно, хотя и грубо признался Швейбан. Ему не понравилось, что красавица сама соглашалась стать его рабыней. — Поднимайся и следуй за мной! Сегодня тебе будет оказана высочайшая милость! Ну, живо!
Видя, что пленница продолжает упорствовать, Швейбан неожиданно поднял ее и понес в свой шатер. Завизжавшего и устремившегося было за матерью мальчика остановили приближенные наместника. Схватив ребенка, они толкнули его в толпу пленных...
Омывали и одевали красавицу в присутствии Швейбана. Молодой наместник был немножко разочарован, когда увидел бедра и грудь пленницы. Тем не менее отсылать ее не стал. Он был почти уверен, что ни эта, ни какая-то другая выбранная им девица не восхитит хана. Единственное, на что он рассчитывал, так это на богатство наряда. По этой причине предложил красавице на выбор лучшие из тех платьев, которые имел... Когда бедняжку наконец нарядили, Швейбан собственноручно повесил ей на лоб бесценную жемчужную диадему.
Умытую, расчесанную, разодетую пленницу трудно было узнать. Оказалось, что красота ее была заключена в тонких чертах лица, нежном цвете кожи и тонкой кости. Будь эта чудесница хоть чуточку полнее и шире в бедрах, она потеряла бы всякую привлекательность... Швейбан даже растерялся, когда увидел пленницу в наряде. И тут же пожалел, что уготовил ее в подарок. Но отступать было поздно — гонец торопил на совет.
Молодой наместник прибыл к светлейшему, когда все уже собрались. На деревянных лавках вдоль шатровой стены сидели приближенные Баты-хана. Сам повелитель, окруженный рабами и советниками, восседал посреди шатра в кресле с высокой спинкой. Большие узкие глаза его и лысая голова поблескивали в свете горевших факелов...
— У меня нет расчета засиживаться здесь, — говорил он, обводя взглядом собравшихся. — Я остановился, чтобы дать передышку воинам. Князь Александр знает о моих намерениях. И мешать не станет. Но нам уже сегодня надо взять здешнюю крепость, чтобы она не висела над нами коршуном. Взять — и сжечь!.. Только сутки я здесь, а уже ненавижу ее так, словно пребываю около нее месяц!..
Светлейший собрал приближенных, чтобы выработать план взятия Новогородской крепости. Сказав, что не намерен засиживаться, хан давал понять, что отклонит всякое предложение, связанное с длительной осадой...
Наместник Кайдан, учитывая особую крутизну горы, на которой находилась крепость, предложил сделать подкоп.
— Выведем ход прямо на крепостной двор, — сказал он.
— Сколько времени это займет? — поинтересовался светлейший.
— Три дня, — ответил наместник.
— Немало, — отреагировал хан. — Три дня я должен держать людей в напряжении. И при этом еще находиться в неведении: возьму крепость или нет?.. Какие еще предложения?
На минуту в шатре воцарилась тягостная пауза... Люди Баты-хана устали воевать — прежнего энтузиазма уже не было.
— Что скажешь, слепой? — обратился светлейший к главному советнику.
Кара-Кариз помедлил. Потом начал с обычной для него витиеватостью:
— Думаю, поджилки князя Александра будут трястись вне зависимости от того, сколько мы тут простоим. Два дня или даже неделя — это ничего не меняет. А вот жертв желательно поменьше... Если наместник Кайдан уверен в трех днях, следует дать ему шанс. Ибо подкоп — это прежде всего малое число погибших с нашей стороны. Но если наместник не уверен, то следует выслушать другие предложения.
— Предлагаю поджечь городскую стену, — взял слово Байдар, двоюродный брат Баты-хана. — Сегодня это удалось. Пока нет дождей, бревна можно поджечь даже стрелами.
— Едва ли, — тут же возразил опытный Кайдан. — Без смолы стены не загорятся. Но мы не сможем вкатить смоляные бочки на такую крутизну!
— Я бы поддержал брата Байдара, — высказал свое мнение светлейший, — но мне жаль моих людей. Открытый штурм — это всегда много потерь. Сия ничтожная крепость не стоит жизни даже сотни моих воинов!
Новая пауза вызвала у подданных светлейшего уже настоящее уныние. Кажется, почувствовав это, повелитель, привыкший решать вопросы быстро, сказал:
— Ну что ж, пусть будет три дня. Дарую эту крепость тебе, Кайдан. Через три дня она должна быть сожжена!
На этом совет закончился, все были отпущены. Через некоторое время в шатре остались только хан, слепой и Швейбан.
Светлейший пересел за столик с шахматами. Начав расставлять фигуры, он ласково пожурил племянника:
