Элизабет Вернер - Эгоист
— Ах, вот вы где, мисс Пальм! — воскликнул он. — Вы выбрали самый дальний и уединенный уголок парка!
— Но зато и самый красивый! Вид отсюда восхитителен.
— Ну, это дело вкуса, — возразил Зандов. — Мне эта вечная картина набегающих и убегающих волн кажется чересчур однообразной. Я не в силах долго созерцать ее.
Он произнес свою фразу мимоходом и уже намеревался удалиться. Вероятно, Фрида оставила бы без ответа его замечание и разговор был бы окончен, однако на этот раз она решила во что бы то ни стало последовать совету Густава. Она не осталась, как всегда, молчаливой, но ответила таким тоном, который заставил Зандова остановиться:
— А вот я очень люблю океан и, хотя вы посмеетесь над этим, мистер Зандов, не в состоянии забыть, что там, за этими волнами, теплится очаг в доме, в котором я родилась.
Судя по всему, Зандов не был расположен шутить или насмехаться. Он застыл; его взор непроизвольно устремился туда, куда показывала Фрида, а затем задержался на лице молодой девушки, словно искал в нем что-то.
Был хмурый, довольно неприветливый вечер. Облака, насыщенные влагой, тяжело плыли по небу, а безграничный в ясную погоду горизонт заволокло туманом. Можно было видеть лишь на какую-то сотню метров, а дальше над водой висел густой туман. Беспокойно волнующаяся поверхность океана этим пасмурным днем угрожающе хмурилась и темнела, чем производила неприятное, даже жуткое впечатление. Волны в отчаянии бились о берег и, шипя, расползались белой пеной по песку. Издали из тумана доносился грозный шум океана; две чайки медленно скользнули по волнам и скрылись в непроглядном тумане.
Взор Фриды последовал за ними, она даже вздрогнула, когда Зандов внезапно обратился к ней с вопросом:
— А как звали того священника, у которого вы жили в Нью-Йорке?
— Пастор Гаген.
— И именно там вы слышали столь нелестный отзыв о фирме «Дженкинс и Компания»?
— Да, мистер Зандов.
Фрида, видимо, хотела еще что-то прибавить, но резкость, с какой Зандов задал свой последний вопрос, сомкнула ей уста.
— Ну, я и сам мог бы догадаться об этом, — продолжал он. — У этих святош с их изумительными взглядами на мораль всегда под рукой уничтожающие приговоры, если что-либо не подходит под их шаблон. С церковной кафедры очень удобно взирать на грешный мир, но ведь мы-то все должны жить именно в нем. Лучше, если бы господа проповедники хоть раз погрузились в эту мирскую жизнь, где каждый должен вести борьбу за то, чтобы оставаться на поверхности. Наверное, тогда они лишились бы своего созерцательного покоя и христианской безупречности. По крайней мере, научились бы сдержаннее судить о делах, в которые им не следует совать нос и о которых они не имеют решительно никакого понятия.
Беспощадный сарказм этих слов, безусловно, испугал бы любую другую девушку, но не Фриду. Быстро поднявшись, она с внезапно вспыхнувшим упорством воскликнула:
— Пастор Гаген — воплощенные смирение и мягкость и не способен несправедливо осудить кого-либо. Это было в первый и последний раз, что я услышала из его уст подобное бескомпромиссное суждение, и я знаю, что оно вырвалось у него лишь потому, что он по-настоящему беспокоится за своих пострадавших земляков.
— Так, значит, он прав? — прорычал Зандов.
— Не знаю, ведь я не в курсе ваших дел. Но вы-то, мистер Зандов, заключили договор с этим человеком и должны быть осведомлены лучше меня.
Фрида не решилась докончить свою речь, так как чувствовала, что каждое дальнейшее слово могло быть принято за оскорбление. Зандов, по-видимому, так и воспринял сказанное. Мягкая доверительная интонация, с которой он начал разговор, сменилась обычным строгим и грозным тоном, когда он ответил:
— Во всяком случае, мне чрезвычайно странно слышать, как в некоторых кругах очерняют репутацию большой фирмы. Вы, мисс Пальм, — еще почти дитя и, само собой разумеется, ничего не понимаете в подобных делах. Вы не можете знать, каким весом пользуется имя Дженкинса в коммерческом мире. Но распространители подобной клеветы должны были бы подумать об этом и поостеречься.
Замечание Зандова прозвучало довольно жестко, но вовсе не убедительно. Ведь никто еще не высказывал сомнения в силе и влиянии Дженкинса, но люди утверждали, что его агитации зловредны. Фрида, конечно, понятия не имела о том, какого рода деловые отношения связывали Дженкинса с домом Клиффордов, но уже одно то, что эти имена были поставлены рядом, испугало ее.
— Вы сердитесь на меня, — тихо сказала она. — Я без всякой задней мысли лишь повторила то, что слышала. А что такого? То выражение пастора Гагена касалось лишь опасности, грозящей нашим переселенцам. Пастор ежедневно собственными глазами видит в Нью-Йорке горе и страдания подобных людей. Конечно, вы не можете знать всего — ведь интересы вашего торгового дома далеки от таких спекуляций.
— Ну а откуда же вы можете так точно знать? — спросил Зандов с насмешкой.
Впрочем, ему явно было не до шуток. Разговор становился неприятен Зандову, однако он не делал попыток покончить с ним; было в их беседе нечто, что, вопреки его воле, возбуждало и влекло к себе.
Фрида все более и более освобождалась от своей сдержанности. Видимо, тема разговора интересовала, ее голос зазвучал глубоким волнением, когда она ответила;
— Я только раз, один-единственный раз видела картину такого бедствия, но она неизгладимо запечатлелась в моей памяти. В Нью-Йорке к пастырю как-то зашла группа переселенцев. Это были немцы, за несколько лет перед тем направившиеся на Дальний Запад Америки и теперь возвратившиеся оттуда. Они слишком легкомысленно поверили разглагольствованиям бессовестных агентов и в результате оставили все, что имели, в лесах Запада — большую часть родных, которые погибли, не вынеся сурового климата, все свое состояние, свои надежды, здоровье — словом, все! И вот теперь они, желая возвратиться на родину, обратились за советом и помощью к тому самому немецкому священнику, который предостерегал их когда-то и которому они тогда — увы! — не поверили. Было страшно видеть отчаяние этих еще недавно сильных и мужественных людей, слышать их жалобы и стоны! Я никогда не забуду этого.
Девушка, подавленная своими воспоминаниями, прикрыла глаза рукой.
Зандов не произнес ни слова; он отвернулся и лишь неотрывно смотрел в туман. Неподвижно, словно пораженный заклятием, слушал он все более страстные и горячие слова, срывавшиеся с юных уст:
— Да и на пароходе, наблюдая сотни переселенцев, я видела, сколько он везет тревог и страха, сколько мечтаний и надежд! Так не бывает, чтобы счастье заставляло переселенцев покинуть свою родину! У большинства людей переселение является последней надеждой, крайней попыткой найти спасение здесь, в новой жизни за океаном. И подумать только, что все эти мечты разбиваются! Бедняки обречены на бесполезную борьбу с природой и бесплодный неустанный труд. Они должны погибнуть из-за того, что какой-то субъект хочет разбогатеть. Оказывается, есть люди, сознательно посылающие своих братьев на гибель, чтобы извлечь из этого барыши! Я никогда не поверила бы, что такое возможно, если бы не видела всего своими глазами, не слышала бы об обмане от тех, кто возвратился с мест своего переселения.
