Роберта Джеллис - Дракон и роза
– В тот день, когда мне придется усомниться в тебе, я уже буду достаточно старым. В тот день, дядя, я пойму, что Бога нет, что этот мир и все остальное – это создание какого-то огромного зла, и что добро не существует.
– Замолчи, Генрих, не богохульствуй.
Однако какое-то время события в Англии, похоже, подтверждали слова Генриха. Сначала Ричард Глостер объявил своих племянников незаконными, а затем узурпировал корону. Волна крови, которая должна была захлестнуть Англию, набирала силу. Братья королевы, Риверс и Грей, были обезглавлены в Понтефректе даже без пародии на суд. Эту новость принес Генриху третий брат королевы, который прибыл в Бретань в июле и просил Генриха о защите.
Когда он ушел, Джаспер заворчал.
– Он вместе со своими братьями подбивал Эдварда охотиться за тобой. Все Вудвиллы змеи. Зачем ты пообещал ему свое покровительство? Теперь они все сядут тебе на шею.
Генрих задумчиво глядел в даль.
– Я не думаю, – наконец произнес он голосом, в котором странно сочетались сожаление и расчет, – что их останется много к тому времени, когда с Глостером будет покончено.
Его предсказание, похоже, сбывалось: весь ужас еще не был исчерпан до дна. Очередной посланник Маргрит прибыл на следующий день после Эдварда Вудвилла. Прежде всего он подтвердил сообщение сэра Эдварда, а затем сказал Генриху, что дела Маргрит в полном порядке. Стэнли опять был в фаворе, и он, и Маргрит займут видные места на коронации Ричарда шестого июля. Затем он застыл в нерешительности, облизывая высохшие губы. Он не отваживался произнести вслух то, что ему сообщили. Наконец, он прошептал на ухо Генриху, что молодых принцев – сыновей Эдварда – уже много недель никто не видел, и ходят слухи, что они тоже мертвы. Генрих отдернул голову от шипящего курьера и вскочил на ноги.
– Злой дядя, – выдохнул он.
Детские игры, доставлявшие ему столько радости, обрели отталкивающую реальность. Генрих не чувствовал любви ни к Эдварду, ни к его роду, но он весь сжался от столь безумного кровопролития. Только несколько часов спустя, когда он беспокойно метался в своей постели, замерзая, несмотря на летнее тепло и надетый халат, он смог признаться себе в том, что действия Ричарда не были безумными. Если Глостер хотел сохранить корону, которую он получил, кровь Эдварда должна была быть уничтожена, чтобы не делить страну. В одиночестве Генриху не нужно было сдерживать свои эмоции. Он дрожал, оживляя в памяти ужасы, пережитые им самим, и – к своему собственному удивлению – плача над теми детьми, которые в одиночку столкнулись с еще большим ужасом и умерли в страхе.
Он провел рукой по лицу, раздосадованный своими чувствами к врагам, которые, скорее всего, не стали бы тратить своих чувств на него. Если уж плакать, подумал Генрих, так лучше о себе. Ричард не простит меня, тем более, когда его враги бегут сюда под мое покровительство. У него появится достаточный повод, чтобы угрожать Бретани, и, даже если у него не хватит сил на войну, он может снова настроить против меня высшее дворянство. А что мне делать с этими людьми? Как я буду поддерживать их? Сколь долго Франциск сможет без возмущения покрывать их расходы?
ГЛАВА 5
В то время как Генрих решал практические проблемы в Бретани, Маргрит решала эмоциональные проблемы в Англии. Еще с тех пор, когда Генрих был смышленым ребенком, она мечтала о власти и славе для него. Эта мечта глубоко укоренилась в ее душе, но была задавлена огромным чувством страха. Годы, проведенные при дворе Эдварда, показали ей, какими ужасами обрастает власть и насколько грязной в конечном счете выглядит слава. Кровавый захват короны Ричардом высветил все пороки власти, превратив благородного Ричарда в монстра. Желала ли она такой ноши для Генриха? Если он даже выдержит ее и не превратится в кровавого тирана, не случится ли с ним то, что случилось с Эдвардом? Не поглотит ли его разложение, не станет ли он тучным и мягким, не разъест ли его собственная похоть? Она не могла представить таких пороков в своем сыне, но что она в действительности знала о Генрихе? Уже двенадцать лет она не видела его лица. О чем можно судить по прошептанным посланиям и нескольким формальным строчкам о его здоровье и благополучии?
Маргрит дотронулась до прически, чтобы убедиться, что волосы уложены ровно и изящно, пробежала пальцами по ее краям, проверяя, не пропустила ли она волоска, который может испортить ее вид. Ее верхнее платье было сшито из богатейшего шелка изумрудного цвета, а под ним было белоснежное одеяние, украшенное жемчугом, который мягко сверкал под лучами света. Наряд шел ей, но она выбрала его не только по этой причине. Зеленый и белый были цветами Тюдоров. Ожерелье из изумрудов и бриллиантов, кольца на пальцах. Наконец Маргрит встала и посмотрелась в зеркало. Да, она выглядела достаточно впечатляюще.
Ее вид, без сомнения, как ножом, поразит уязвленное самолюбие Элизабет Вудвилл, вдовствующей королевы Англии, которая сейчас была обычной пленницей в Вестминстерском аббатстве.
Когда ее привели к Элизабет, Маргрит отвесила глубокий поклон, но не преклонила колен, поскольку при данных обстоятельствах такой жест можно было бы принять за насмешку.
– Зачем ты явилась сюда?
Вопрос не удивил Маргрит. Она много лет была придворной дамой королевы, но они никогда не были друзьями. Не говоря уже о политических разногласиях, их характеры и интересы были прямо противоположны. За эти годы Маргрит узнала, что королева тщеславна, поверхностна, чувственна и любит удовольствия, непостоянна в своих привязанностях, эгоистична до такой степени, что совсем забросила детей. Хотя у Элизабет хватало ума, чтобы распознать и ухватить то, что казалось для нее важным, ее нетерпение и неумение планировать часто сводили ее усилия на нет.
– Поскольку мы обе хотели одного и того же и, несмотря на то, что мы только две женщины, мы можем достичь этого.
– Чего я могу достичь, – пленница, чья жизнь находится под угрозой? Я беспомощна, у меня нет средств к существованию. Я потеряла все свои надежды и радости. Мои сыновья, мои братья – они все потеряны… потеряны.
– Я не могу вернуть вам ваших сыновей или братьев, – голос Маргрит дрожал от глубокой и искренней симпатии. Она могла не любить и не доверять этой женщине, но она сочувствовала ее горю, – но все остальное я постараюсь вернуть вам. И я дам вам возможность отомстить тому, кто отнял их у вас. Более того, вы и я сможем залечить раны, нанесенные нашей стране за тридцать лет. У вас есть дочь, у меня – сын. Мой сын – наследник Ланкастера; ваша дочь – наследница Йорка. Пусть они соединят свои руки и в нашей стране ни у кого не будет большего права, чем у них.