Шарль Далляр - Анна Австрийская. Первая любовь королевы

— Какой же это костюм, герцогиня?

— Костюм Панталоне. Я не знаю ничего грациознее для хорошо сложенного мужчины. Почему бы не воспользоваться вам карнавалом и не показаться ее величеству в этом костюме?

— Что это вы, герцогиня!

— Ах, извините! Я забыла. Ваше преосвященство потеряет в этом как великий министр то, что выиграет как ловкий кавалер. Королева, обманутая этим костюмом, может принять вас за настоящего Панталоне.

— Я этого не боюсь, — отвечал кардинал, задетый за живое в своем тщеславии. — Во всяком платье я всегда остаюсь Ришелье.

— Так, сумасбродная мысль пробежала в голове моей, я прошу вас простить мне. Перестанем об этом говорить.

— Почему же, герцогиня? Ваша мысль не так сумасбродна, как может показаться, и я принял бы ее, если б знал, что угожу ее величеству, но ее привести в исполнение нельзя.

— Это как?

— Могу ли я явиться в Лувр в костюме Панталоне?

— Только это? Я знаю вкус Анны Австрийской и попрошу ее быть завтра, например, к чаю в моем отеле; вы будете у меня, и это сумасбродство, если только это сумасбродство, будет тем приятнее ее величеству, что на челе вашем она не увидит той суровой тучи, которая пугает ее.

— Если последнее замечание решает все и если бы не опасение посмеяния…

— Посмеяние может быть, только когда не нравишься, а я уверяю вас, кардинал, что это доказательство страсти с вашей стороны понравится…

— Я был бы так счастлив, что не поверить вам не могу. Да, если вы говорите правду и королева наконец преодолеет несправедливые предубеждения, пронзающие мне сердце, и согласится видеть во мне усерднейшего и преданнейшего слугу, тогда, герцогиня, она начнет царствовать действительно, и если Господь призовет к себе Людовика XIII, регентство ей будет обеспечено.

— Итак, до завтрашнего вечера.

— Хорошо, герцогиня, до завтра, но под покровом непроницаемой тайны.

— Только королева и я будем в моем отеле. Я нарочно удалю всех. Доверенная камеристка, которая, впрочем, вас не знает, будет ждать вас у калитки, выходящей на улицу Сен-Томас. Интересы королевы и ваши требуют величайшей тайны.

— До завтра, герцогиня.

— До завтра, кардинал.

Ришелье вышел из отеля Шеврез вне себя от радости и надежд. Ему уже казалось, что он сжимает в своих честолюбивых объятиях гордую дочь Филиппа III. А между тем он должен был сделаться игрушкою женщины, запутавшись в интригах такого рода, где, как говорила герцогиня, этот великий политик делался жалким школьником.

На другой день после этого разговора он явился в отель герцогини де Шеврез. Герцогиня приняла его в дверях своей уборной, смежной со спальней.

— Только государственные люди так аккуратны, — сказала она. — Вы лучше вашей репутации. Я думала, что вы обещаете только для того, чтобы не сдерживать обещания.

— А королева? — с жадностью спросил Ришелье.

— Она там.

Герцогиня указала на дверь комнаты, закрытой большой штофной портьерой.

— Одна?

— Совершенно одна.

— Вы ее предупредили?

— Без сомнения.

— А как она приняла это необыкновенное доказательство моей любви?

— Без гнева. Чего можете вы желать более, пока не сделаете ей искреннего признания в ваших чувствах?

— Я готов сделать это признание, герцогиня.

— О! Не так скоро, кардинал; слишком большая поспешность будет вредна. Наслаждайтесь сегодня торжеством, которое вы получите непременно; расположите ее величество видеть вас с удовольствием, желать вашего присутствия, и потом ждите. Я знаю Анну Австрийскую. Ей не может признаваться в любви даже кардинал и министр, как простой мещанке.

— Я полагаюсь на вас, герцогиня.

— Очень хорошо.

— И сделаю с закрытыми глазами все, что вы скажете мне.

— Нельзя быть послушнее, зато вы не раскаетесь в этом, кардинал. Вы в костюме Панталоне?

— В полном комплекте с головы до ног, — отвечал Ришелье, распахивая плащ.

— Хорошо! Панталоны из зеленого трико, полукафтанье из желтого бархата, пояс из буйволовой кожи с большой пряжкой, у колен серебряные колокольчики, в руках кастаньеты; очень хорошо. Но вы забыли взять остроконечную шапку с погремушками.

— Вот она, — сказал кардинал, вынимая эту смешную шапку из-под плаща.

— Прекрасно. Теперь снимите эту длинную шпагу, которую вы, верно, взяли, опасаясь воров, и позвольте мне причесать вас перед моим зеркалом.

Кардинал послушно снял плащ и шпагу, потом, доверяясь хорошеньким и нежным ручкам, которые хотели заняться его прической, сел за туалет, уставленный множеством позолоченных и хрустальных флаконов. Герцогиня де Шеврез серьезно надела на него шапку Панталоне и кокетливо поправила своими тонкими пальчиками его волосы.

— Вы очаровательны, — сказала она, — никто не узнает в вас могущественного и строгого министра Людовика XIII.

— Этот костюм очень смешон, — сказал кардинал, бросив в зеркало на свою фигуру жалобный взгляд, — но, — прибавил он в виде утешения, — из самых странных причин выходят иногда величайшие результаты.

— Я не спрашиваю вас, кардинал, умеете ли вы танцевать сарабанду.

— Как! Сарабанду? Для чего вы задаете этот вопрос?

— Потому что Панталоне без сарабанды не годится никуда. Неужели вы думали, что вам не придется танцевать?

— Танцевать! Я совсем не умею танцевать, герцогиня.

— Я этому не верю. Министр всегда знает все, даже то, чего он не знает.

— Но я не только министр, герцогиня, я кардинал, а танцы не входят в образование прелата.

— Но они входят обыкновенно в образование дамского угодника. Если вы, как говорите, хотите угодить королеве, вы непременно должны танцевать.

— Ну если танцевать необходимо, я сделаю что могу, — сказал кардинал со вздохом.

— Люблю эту благородную уверенность в себе; она всегда ручается за успех. Пойдемте, ваше преосвященство, я доложу о вас королеве.

— Хорошо, герцогиня, объясните ей опять, что только сила моих чувств заставила меня решиться разыграть эту роль.

— Эти объяснения, кардинал, гораздо лучше будут приняты от вас. Когда я три раза хлопну в ладоши, войдите, раздвинув эту портьеру, и я надеюсь, что эффект, который вы произведете, будет изумителен.

Герцогиня де Шеврез поспешно убежала в спальню, где королева ожидала странного зрелища, приготовленного ее фавориткой. Кардинал, стоя в дверях, удерживая дыхание, чтобы лучше услышать условленный знак, рассуждал сам с собою:

«Что подумали бы серьезный посланник Филиппа IV и горделивый министр Якова I, если бы увидали меня в шутовском костюме, ожидающим приказания женщины, чтобы разыгрывать смешную роль? Они стали бы насмехаться над моею слабостью, но, может быть, в этом сумасбродстве есть столько же мудрости, сколько и в самых глубоких соображениях моей министерской обязанности».