Эллен Марш - Укрощение строптивых
– Но как вашему отцу удалось получить от раджи такое обещание? – осведомился граф, пропуская насмешку мимо ушей.
– Мой отец провел несколько лет в Питоре, помогал радже привести в порядок его армию. Это было еще до того, как он встретил маму. – Иден не скрывала, что разговор ей неприятен. – В то время эта армия состояла из едва обученных солдат с древними ржавыми ружьями и ни на что не годных от старости боевых слонов. Отец и раджа стали добрыми друзьями. – Голос Иден звучал печально. – Отец всегда говорил, что раджа был очень просвещенным человеком.
– А почему вы остались здесь после подавления восстания, мисс Гамильтон?
Графу показалось, что Иден вздрогнула, когда он произнес ее имя. Тонкая дрожащая рука подхватила край накидки и плотнее закрыла лицо. Граф понял, что Иден взволнована.
– Настало время прощаться, саиб, – торопливо проговорила девушка на хиндустани, сложила ладони вместе и поклонилась так, будто они просто обменялись ничего не значащими любезностями. – До свидания.
Она хотела было отвернуться и уйти, но граф протянул руку, чтобы остановить ее. Однако изумление на лице Пратап Рао показало ему, что такая вольность недопустима. Граф опустил руку и мрачно наблюдал, как Иден грациозной походкой подошла к радже, присела рядом и выразила ему признание, прежде чем покинуть зал вместе со своими спутницами. Через арку они скрылись в одном из неприметных проходов, который вел в зенану.
Иден Гамильтон... Имя звучало как музыка, такое же прелестное и неизбитое, как его хозяйка. Граф задумчиво посмотрел в сторону арки, через которую ушла девушка. Двое охранников со свирепыми лицами, в алых чалмах и великолепных, расшитых золотом мундирах, с изогнутыми саблями за поясами вернулись на свои места у дверей. Иден Гамильтон... Он узнал ее имя, но что толку? Она осталась такой же загадкой, что и прежде.
Глава 4
Shabash, butchas! Khabodar! Khabodar!
Хотя солнце едва коснулось первыми лучами взмывающих ввысь куполов храмов, окружающих зал приемов, отполированные веками камни во дворе уже источали невыносимый жар, а крики погонщиков, выстраивающих слонов в цепочку, только усиливали всеобщую суматоху. Никак не меньше пятисот слуг в свежих красных чалмах ожидали в тени навесов. Здесь собрались опахальщики и те, кому предстояло нести плюмажи из павлиньих перьев, жезлоносцы и слуги рангом повыше – им доверили нести священные образы Сита Рамы во главе шествия.
Около полудюжины слонов в ярком праздничном убранстве, под богатыми шелковыми покрывалами ждали начала шествия. Howdah, паланкин, укрепленный на спине слона, в котором предстояло разместиться радже, был вырезан из слоновой кости и обит внутри красным бархатом. Слонов соединяли друг с другом гирлянды цветов, их пьянящий запах смешивался с запахом розовой воды, которой двое священнослужителей поливали раскаленные камни.
Маярский раджа со своими гостями готовился к охоте на тигра. Британский представитель и его секретарь удостоились особой чести – ехать в паланкине самого раджи. Остальным же предстояло следовать за ними верхом на лошадях. Хью Гордон стоял чуть в стороне от шумной мужской толпы и радовался, что скоро ощутит под собой седло. Нескончаемые торжества, обильная пища и затянувшиеся церемонии прошедших дней утомили его, тело жаждало движения.
Резвый берберский жеребец, которого ему подарили, казалось, разделял его чувства. Граф одобрительно глядел, как он, фыркая и пританцовывая, идет по направлению к нему со стороны конюшни. Наконец граф вскочил в седло, натянул поводья и что-то ласково сказал жеребцу, прежде чем занять место среди нетерпеливо гарцующих всадников.
– Задаст он вам жару, ваше сиятельство, – шутливо заметил Харри Диз, чиновник из Бхаратпора. Под ним была кобыла, которая по причине своего почтенного возраста уже была неспособна доставить неприятности всаднику. Поэтому он мог пошутить, глядя, как беспокойный жеребец повернул голову и попытался вонзить зубы в обтянутую сапогом ногу графа.
– Да, могу поспорить, с ним не соскучишься, – со смехом согласился Хью, не скрывая, что его очень радует резвость жеребца. – Надеюсь, что сумею удержать его на месте, пока эта чертова процессия наконец тронется с места.
– По-моему, они уже выступили, – отозвался чиновник, услышав звуки пения, доносящиеся от головной части процессии. – Насколько мне известно, песнопения, восхваляющие раджу, должны начаться, когда его слон будет проходить под Хатхи Полом. Из этого я делаю вывод, что была дана команда выступить. Только боюсь, вы не удержите своего дьяволенка на месте, пока очередь дойдет до нас, – добавил он, подтверждая мысли графа и несколько отдаляясь от его жеребца, потому что тот неожиданно вскинул заднюю ногу с намерением брыкнуть одного из разодетых носильщиков, который подошел слишком близко.
– Что ж, каждому свое, Харри, – ответил граф, широко улыбаясь. – Shabash, shikari-sahib! Молодчина! – крикнул он молодому индусу в форме копьеносца, продемонстрировавшему небывалую ловкость в увертывании от копыт жеребца.
Индус улыбнулся в ответ, сверкнув белоснежными зубами на темном лице, и почтительно поклонился, прежде чем исчезнуть в толпе.
В воздухе витало всеобщее возбуждение, охотники добродушно подначивали друг друга, шутили и смеялись. Жеребцы вскидывали морды, чуя это возбуждение. Граф ласково потрепал своего коня по шее. И в этот самый миг неожиданно заметил знакомое лицо – жилистый индус пробился к нему сквозь толпу и ухватился за стремя.
Это был Бага Лал, растрепанный и запыхавшийся. Граф прищурился, глядя на него из-под пробкового шлема:
– Ты что-нибудь узнал, друг мой?
Бага Лал отвечал на пушту, языке Патана, на котором он, рожденный на северо-западной границе в предгорьях величественного Гиндукуша, говорил с рождения и который граф понимал вполне сносно:
– Я нашел ответы на все ваши вопросы. Покойный раджа действительно предоставил убежище чужеземке, так как дружил с ее отцом, Гамильтон-саибом. Больше за этим ничего не стоит.
– Тогда почему она не вернулась в Лакнау? – Хью нахмурился. – Уверен, ее обязательно бы приютили.
– Говорят, она опасается возмездия со стороны индусов против раджи и его семьи.
– Да, это вполне понятно, – согласился граф, вспомнив, что британские войска, подавившие восстание, проявили чудовищную жестокость. «Помни Конпор!» – был их боевой клич. Они действовали с бесчеловечной жестокостью в память о безвинных белых женщинах и детях, которых рассвирепевшие сипаи рубили на куски и сбрасывали в пересохший колодец в Конпоре. Отравленная ядом ненависти, британская армия беспощадно расправлялась даже с теми, кто вообще не выступал против нее. По всей бескрайней Индии безвинных людей вешали только за цвет их кожи.
