Барбара Картленд - Испуганная невеста
Кельвин вышел на палубу и долго стоял, глядя на бушующее море. Он почувствовал, что разбушевавшаяся стихия вызывает в нем беспокойство.
Потом он вспомнил про Серафину и заволновался: что, если и она, как большинство женщин на корабле, подвержена морской болезни?
По дороге в свою каюту он увидел стюардов, снующих, по коридору с кувшинами и полотенцами, и понял, что сегодня вечером в столовой практически никого не будет.
Он распахнул дверь гостиной и увидел Серафину — она сидела, забившись в уголок софы.
Никаких признаков морской болезни Кельвин Уорд не заметил, а вот то, что она боится, видно было невооруженным глазом.
— Как вы себя чувствуете, Серафина? — спросил он.
Она подняла к нему лицо, и он увидел, что глаза ее от страха потемнели и стали еще больше.
— Мы… идем… ко дну? — пролепетала она.
Молодой человек подошел к жене и присел рядом с ней на софу;
— Ну что вы! Вовсе нет, — успокоил он ее. — Никакая опасность нам не грозит.
— Я… читала… о кораблекрушениях, — проговорила Серафина. — В… прошлом году… их было… очень много.
— Такой огромный пароход никогда не затонет! Обещаю вам, Серафина, что идти ко дну мы не собираемся. Ни одно из тех ужасных происшествий, о которых вы читали в газетах, нам не грозит.
— Но… мне… все равно… страшно, — немного помолчав, сказала Серафина.
— Я вас прекрасно понимаю, — еще раз попытался успокоить ее Кельвин. — Это очень неприятное чувство, вот поэтому я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.
— Что же? — спросила Серафина.
— Я хочу, чтобы вы вышли со мной на палубу и взглянули, как волны бьются о нос корабля. Это очень впечатляющее зрелище, и, уверяю вас, на открытом воздухе не так страшно, как в закрытой каюте.
Серафина заколебалась, и тогда Кельвин, ласково улыбнувшись ей, проговорил:
— Доверьтесь мне. Обещаю вам, что за борт вас не смоет!
— Хорошо… я пойду… если вы так… хотите, — согласилась Серафина.
Он прошел в смежную каюту за дорожным плащом Серафины.
Горничной нигде не было видно — Кельвин не сомневался, что Марта лежит сейчас где-нибудь, одолеваемая приступом морской болезни.
Он распахнул дверцы шкафа, и на него повеяло запахом свежести, который исходил от одежды Серафины.
Это был запах весенних цветов, и он вновь ощутил его, когда Серафина, крепко держа его за руку, вышла на палубу.
Сквозь тучи проглядывало ослепительно синее небо и яркое солнце, отчего море казалось очень глубоким и таинственным. Вокруг вздымались и опадали волны, разбиваясь о борт корабля с ритмичным шумом.
Кельвин Уорд почувствовал, как Серафина обеими руками вцепилась ему в руку.
Они встали под каким-то надпалубным сооружением, и вскоре Кельвин ощутил, что жена его потихоньку успокоилась. Взглянув на нее, он увидел, что выражение страха на ее лице сменилось каким-то детским восторгом.
— Вы… правы! — медленно произнесла она. — Это и в самом деле величественное зрелище!
— Я очень надеялся, что вам понравится, — улыбнулся Кельвин.
Дул сильный ветер, и разговаривать было трудно, поэтому они молча постояли с четверть часа, а потом пошли к себе в каюту.
— Спасибо, — поблагодарила Серафина, когда ее муж помог ей снять плащ. — Мне стыдно, что я вела себя… так глупо.
— Неизвестность всегда страшит, — заметил он. — Но теперь, когда вы увидели море и знаете, как корабль преодолевает шторм, бояться нечего.
— Конечно, — ответила Серафина. — Но никто раньше… мне этого не объяснял.
— А как же ваши домашние учителя и гувернантки? — спросил Кельвин. — Ваш отец рассказывал мне, что вас усердно обучали.
— Даже слишком усердно.
— Что вы имеете в виду?
— Сколько я себя помню, меня все время пичкали знаниями, — объяснила Серафина, — но никогда не разрешали доходить до всего самой.
— А вы этого хотели? — спросил он;
— Я пыталась это делать, — ответила она. — Но всякий раз, когда мне в голову приходит, как мне кажется, какая-нибудь оригинальная идея, мне спешат сообщить, что до меня это уже придумали какие-нибудь ученые или мыслители, например, Дарвин, Джонсон, Сократ. А посему мне следует лишь процитировать то, что они сказали, и не открывать Америку.
— Это, должно быть, действовало вам на нервы, — заметил Кельвин.
— Наверное, потому, что после маминой смерти мне не с кем было поговорить о том, что я думаю и чувствую, — продолжала Серафина, — у меня появилась такая неуверенность… в себе.
Ему хотелось сказать, что в присутствии ее отца вряд ли кому-то удалось бы почувствовать уверенность в себе, однако он не стал этого делать и ласково проговорил:
— Надеюсь, теперь вы всегда будете делиться со мной своими мыслями, потому что, уверяю вас, мне они очень интересны.
— Правда? — обрадовалась Серафина. — Или вы говорите так, потому что… вам кажется… что вы обязаны… это делать?
— Мне это и правда интересно, — заверил ее молодой человек. — И я надеюсь, мои мысли вам тоже небезынтересны.
— Ну конечно! Я хочу, чтобы вы делились со мной всем! — с энтузиазмом воскликнула Серафина. — Ведь друзья делятся друг с другом радостями и горестями, правда?
— Конечно!
И она одарила мужа радостной улыбкой, отчего ее маленькое личико так и засияло.
Он смотрел на нее, и ему вдруг пришло в голову, что Серафина похожа на маленького жеребенка, который, опасаясь, что его сейчас оседлают, в испуге шарахается в сторону и которого приручить к себе можно лишь добротой. Тогда он перестанет бояться руки, которая собирается его погладить.
Казалось невероятным, что сэру Эразму удалось произвести на свет человека, настолько на него не похожего ни по внешности, ни по характеру. Очевидно, Серафина была похожа на свою мать.
Шторм доставил пассажирам некоторые неудобства, и, как и ожидал Кельвин Уорд, в последующие два дня в столовой за обедом и ужином было очень мало народа.
Когда же они добрались до Гибралтарского пролива и вошли в Средиземное море, ветер успокоился, а небо над головой стало ослепительно синим.
В Гибралтаре они остановились всего на несколько часов, так что времени сойти на берег у пассажиров не было.
На Мальте пассажирам тоже не разрешили покидать корабль, поскольку из-за шторма они шли с опозданием.
На этом острове находилось одно из основных почтовых отделений, где можно было послать телеграмму по подводному кабелю.
Англичане оснастили свою империю подводными кабелями, которые за последние десять лет получили особенно широкое распространение.
Над океанами пикали морзянки, удивительнейшим образом связывая между собой все континенты.
