Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 2
— Куда же подевался враг? Неужели ты не мог найти его? — орал кто-то с крыши.
Домициан радовался тому, что его лицо покрыто красной краской, иначе все бы увидели другую краску — пунцовый румянец стыда.
«Мерзкие, неблагодарные твари! — с горечью подумал Домициан. — Пять пленников умерли в тюрьме, поэтому мне пришлось поставить в колонну пять своих рабов, чтобы не нарушать симметрии, а эти негодяи уже посчитали, что победа в войне — миф. Да ведь любой разумный человек на моем месте поступил бы точно так же. Наконец-то эти подлецы показали свое истинное лицо. Вы презираете меня, и причиной всему — ваша извращенная зависть».
Когда колонна пленников двигалась мимо Юлиевой Базилики, Ауриана обнаружила в себе новые силы, источником которых стала вскипевшая в ней ярость. Теперь она смело выискивала и толпе отдельные лица и с презрением смотрела прямо в глаза своим врагам. Суния же плакала.
Но Ауриана не знала, что у многих людей она возбудила к себе глубокие симпатии. Люди показывали на нее руками и одобрительно кивали. В этом квартале симпатизирующих ей было гораздо больше. На протяжении нескольких лет до них доходили самые дикие, искаженные слухи об Ауриане и ее подвигах. Речь, составленная Марком Юлианом в ее защиту и произнесенная в Сенате, опять привлекла внимание к этой загадочной фигуре. Было известно, что однажды она низвергла статую Домициана и подослала своих людей в Могонтиак, где они подбили расквартированных там легионеров на мятеж. Бедняки и нищие видели в этой женщине отражение самих себя, они восхищались ее смелостью и гордостью.
Многие люди в толпе перестали отдавать отчет в своих действиях. Возможность насолить Домициану, посмеяться над ним привела их почти в экстаз. В воздухе начали летать цветочные горшки и ночные вазы. Сначала большая их часть падала на тротуар или под колеса повозок с трофеями — никто не осмеливался целиться в триумфальную колесницу. Зачинщики этого скрывались за окнами верхних этажей и чувствовали себя в безопасности.
Затем один смельчак схватил кусок черепицы, намереваясь метнуть его под копыта четверки белых коней императорской колесницы, однако приятель, стоявший рядом, ударил его по руке. Черепица попала в Ауриану. Она сразу же упала на колени, схватившись за лодыжку. От боли у нее на несколько секунд отключилось зрение. Суния вместе с другими пленниками их ряда остановилась. Их цепи, прикованные к одному металлическому пруту, не давали двигаться.
— Жестокие звери! — услышала Ауриана ее голос. — Кто же еще мог бы ударить человека с цепями на руках и ногах, зная, что он не может ответить.
Ауриана не могла идти. Ее нога онемела, на нее невозможно было ступить. Вскоре остановилась вся колонна, потому что все шеренги в ней были связаны между собой боковыми цепями. Вслед за этим остановилась и императорская колесница.
Традиции требовали от Домициана стоять молча и не двигаться. Он с трудом сдерживал в себе клокотавшую, рвавшуюся наружу ярость. За всю историю триумфальных шествий еще не было подобных остановок. Никому из триумфаторов не приходилось мириться с таким неслыханным оскорблением.
«Последнее время неприятности преследуют меня как канюки. Если и упал какой-нибудь из этих грязных шелудивых псов, поднять его плетками. Или пусть волочится по мостовой, прикованный к остальным невольникам. Префект городских когорт дорого заплатит за это. Сами боги на небесах будут призваны наказать виновных…»
Позади Домициана остановились легионы. На лицах солдат явственно проступили растерянность и тревога.
«Это знак, — подумал Домициан, — дурной знак, предвестник беды, потому что выпал мне в такой великий день. Значит, скоро разразится катастрофа с колоссальными последствиями. Он предвещает, что моя жизнь остановится в миг моей величайшей славы, когда я буду находиться в расцвете жизненных сил. Завтра я обязательно должен посоветоваться со своими прорицателями, но те, скорее всего, будут отводить глаза в сторону и молоть всякую чушь, лишь бы угодить мне. И не нужно никакого прорицателя, чтобы понять — все это говорит о том, что я буду убит».
В толпе вокруг Аурианы установилось неловкое молчание. Люди заметили, что ее ударило осколком черепицы. Они были похожи на огромного зверя, который вдруг обрел способность размышлять и устыдился того, что только что совершил. Несколько секунд люди толпы наблюдали за тем, как она пытается встать, а затем каждый из них почувствовал себя так, будто это он ранил пленницу, словно птицу в полете. И, словно сговорившись, эта масса нищих, вольноотпущенников и мелких торговцев хлынула вперед и прорвала оцепление. Шесть стражников городских когорт были сметены этой волной на землю, и одного из них растоптали насмерть.
Вокруг Аурианы столпились около полусотни человек. Каждый из них пытался помочь ей встать, женщины при этом говорили ей ласковые слова утешения, а одна римлянка даже оторвала полоску ткани от своей столы и умело перевязала лодыжку.
Это неожиданное и необъяснимое проявление доброты привело Ауриану и полнейшее замешательство. Дрожа всем телом, она сумела все-таки подняться на ноги. Боль немного утихла. Люди вокруг Аурианы стали расходиться и возвращаться на тротуары, убедившись, что она сможет идти дальше. Суния, оказавшись в центре столпотворения, долгое время ничего не могла понять и смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами, словно увидела, как волк прыгнул на овечку и вместо того, чтобы сожрать ее, облизывает ее.
Толпа отхлынула назад, и в ней раздались радостные возгласы, когда на глазах у всех Ауриана сделала несколько шагов. Она не стыдилась слез, застилавших ей глаза. Фрия вывела ее из безжизненной пустыни прямо к глубокому, неиссякаемому источнику человеческой доброты и сострадания. Римская толпа потеряла теперь свой звериный оскал и не казалась больше каким-то огромным чудовищем, распавшись на ряд вполне обычных лиц. У мужчин и женщин, помогавших ей, были такие же сердца, полные жалости к ближнему, хрупких надежд, их глаза не излучали злобу и даже настороженность. Ауриана почувствовала в них что-то родственное.
«Я не безоружна, я не одна. И в этой стране есть добрые люди, с их помощью я не пропаду».
Возгласы, в которых выражалась симпатия к Ауриане, перемежались с другими, носившими враждебный характер по отношению к Императору. «Мы не дураки! Это была не настоящая война!» И тогда Ауриана поняла, что люди насмехаются не над пленными, а над своим Императором. Ее и этих несчастных объединяли сходные чувства и переживания.
— Ауриана! — услышала она свое имя, произнесенное с акцентом, но ласково.
