Луиза Мишель - Нищета. Часть первая

Богач стал диктовать дальше:

— Во-вторых, завещаю городу Парижу четыре миллиона франков на то, чтобы создать в разных концах столицы четыре пансиона, где детям рабочих за самую умеренную плату было бы обеспечено всестороннее развитие в благоприятных условиях. — Обращаясь к Леон-Полю, Сен-Сирг добавил: — Этот дар имеет целью удовлетворить нужды пролетариата, справедливо обвиняющего правительство республики в том, что оно не позаботилось создать такие учебные заведения. Это позволило бы закрыть гнусные иезуитские школы, где детей рабочих эксплуатируют и систематически развращают. То, чего не делают власти, должна взять на себя частная инициатива. — Он продолжал диктовать. — В-третьих, завещаю мадемуазель Бланш де Мериа, моей родственнице, тридцати тысяч франков, дабы помочь ей стать на деле такою, за какую она пыталась себя выдать.

Далее следовали различные подарки слугам и друзьям. Свою библиотеку Сен-Сирг передавал городу Иссуару, картины — внучатому племяннику, Гаспару де Бергонну.

— А теперь, — произнес богач окрепшим голосом, — перехожу к главному наследнику.

Глаза свидетелей округлились. Неужели после огромных сумм, распределенных стариком, у него еще что-нибудь осталось?

— Все прочее мое имущество, движимое и недвижимое, оцениваемое минимум в девятнадцать миллионов франков, завещаю в полную собственность и распоряжение..

Сен-Сирг повернул голову к учителю.

— Как ваше полное имя?

— Жюльен Леон-Поль.

Богач докончил:

— В полную собственность и распоряжение Жюльену Леон-Полю, бывшему учителю, а ныне метельщику, проживающему в Париже.

— Сударь! — воскликнул Леон-Поль. — Я отказываюсь!

— Почему?

— Подумайте, господин Сен-Сирг, такая ответственность! Она мне не по силам.

— В таком случае, вы сами найдете человека, которому она посильна. Предоставляю вам выбрать лицо, в чьем ведении будет находиться состояние, которое я завещаю через вас всему пролетариату.

— Но…

— Ни слова больше! Дайте мне кончить, Леон-Поль. Я целиком полагаюсь на вас, и умру с верой в грядущее.

Леон-Поль задыхался от волнения. Он не мог вымолвить ни слова и только отрицательно тряс головой.

— Отказаться, — продолжал умирающий, — значит предать дело народа.

— Да, предать! — воскликнул разносчик.

— Ведь я оставляю свои богатства не самому Леон-Полю, а всем его обездоленным собратьям, которых он так любит и которым служит по мере своих сил.

Воцарилось долгое молчание. Бывший учитель, такой же бледный, как и умирающий богач, спрашивал себя, не пригрезилось ли ему все это? Как, он сможет осуществить свои теории, претворяя их в жизнь. Слезы навернулись на его глаза. Руки его, сжимавшие пальцы старика, дрожали.

После того, как процедура была закончена и завещание прочитано, под ним подписались Сен-Сирг, нотариус и свидетели.

На первом этаже, в одном из общих залов отеля, множество людей ожидало приема. Увы, их постигло разочарование… Спустившись вниз и догадавшись, что все алчут наследства, разносчик остановился в дверях и нахально крикнул:

— Господа и дамы! Можете идти по домам, старикан завещал все свое добро одному из моих товарищей, профессору метлы, господину Леон-Полю!

Все, кто надеялся урвать хоть клочок богатств Сен-Сирга, всполошились.

— Как, как? — послышалось со всех концов зала. — Объясните!

— Вы хотите подробностей? Говорю вам, господа и дамы, что миллиончики, которые вполне устроили бы и вас, и меня, упали в парижскую грязь.

— Что вы хотите этим сказать?

— Да объясните же!

— Не слушайте его! Это какой-то сумасшедший, он ничего не знает!

— Пусть говорит! Пусть говорит! — раздались визгливые голоса.

— Господа и дамы! — продолжал Лезорн. — Я говорю, что богатства вашего кузена — ведь он всем вам кузен? — пойдут на свалку. Знайте, что мой коллега, доктор подметальных наук, может теперь, если захочет, снабдить свою метлу рукояткой из чистого золота, о чем не мешает знать сообразительным людям. Вам же, бедняги, старый сквалыга не оставил даже на кусочек сыра!

Произнеся эту тираду, Лезорн удалился, покатываясь со смеху.

LVII. Злоумышленники

Расставшись с сестрой, Гектор, бледный и очень взволнованный, вернулся в свою изящно обставленную холостяцкую квартирку в квартале Сорбонны. У него было такое чувство, словно он скользит по крутому откосу и вот-вот сорвется в пропасть. Остатки чести и страх перед возможным наказанием предупреждали его об опасности. Пока не поздно, нужно было остановиться. Своим громким именем и титулами Гектор прикрывал всяческие аферы, посещал всякие притоны, однако в глазах людей, судящих поверхностно — а таких много, — честь его еще не была запятнана. Неужели теперь он окончательно лишится ее, пытаясь завладеть богатствами Сен-Сирга уже не обманом, а силой? Этот Николя, который казался просто мелким мошенником, на самом деле был опасным преступником, пытавшимся вовлечь его в гнуснейшее злодеяние. Разве сыщик не предложил отравить Сен-Сирга?

При этой мысли мурашки пробежали по спине Гектора. У негодяя, по его словам, имелось верное средство… И потомок крестоносцев уже увидел себя на скамье подсудимых, рядом с бандитом, под стражей жандармов… Нет, нет, сыщику не удастся довести его до этого! Бланш была права, с ужасом отвергнув чудовищное предложение. Но вместе с тем ее негодование удивляло брата. Неужели она до такой степени вошла в роль добродетельной особы? Сестра ни за что не хотела применять насилие… А ведь она способна на все, даже на добрые дела, если, конечно, они сулят выгоду.

Размышляя, Гектор взял со стола письма, полученные в его отсутствие, и обратил внимание на одно из них. Написанное на оберточной бумаге, сложенной квадратиком и заклеенное хлебным мякишем, оно выделялось среди изящных надушенных атласистых конвертов. Адрес нацарапан карандашом, марка отсутствует… Очевидно, кто-то лично отдал это послание привратнице. Почерк женский.

«Какая-нибудь нищенка просит у меня помощи, — подумал де Мериа. — Нашла к кому обратиться!» Он уже хотел отложить письмо, не читая, но тут его осенило: «Должно быть, это от Олимпии… Я давно у нее не был, она, очевидно, соскучилась по мне. Хоть она и проститутка, но, может быть, именно она предана мне по-настоящему».

Гектор распечатал письмо и прочел:

Твой бедный попугайчик попал в клетку. Деньжат у тебя не очень много, зато есть влияние; не можешь ли сделать для меня то, что самый последний из котов сделал бы для самой паршивой из своих марух, иначе говоря — добиться, чтобы меня выпустили. Я тут задыхаюсь. Зайди ко мне, твоей репутации это не повредит. Видишь ли, я обратилась. Право, не шучу. Это тебе на руку: ведь ты ловишь рыбку не в мутной воде, а в святой, и когда-нибудь сможешь заявить, что я уверовала с твоей помощью. Представляю, как ты всем будешь рассказывать елейным тоном: „Бедная грешница! В конце концов мне удалось вернуть эту заблудшую овечку в лоно божие… Пути господни неисповедимы!“