Джинн Калогридис - Алая графиня
Галеаццо снова ударил ее, затем с бешеной силой вошел в плоть. Он придавил жертву своим весом, зажал ей рот рукой и начал совершать ритмичные движения.
Только теперь я осознала, что еще один голос — высокий, явно детский — все это время кричал по-французски:
— Маман! Маман! Прекратите, месье, ей же больно!
Я наблюдала, как худенький мальчик пробежал мимо меня к кровати и попытался оттащить герцога от матери.
— Оставьте ее! — кричал он. — Умоляю!
Герцог протянул за спину свободную руку и ударил мальчика в челюсть. Тот отшатнулся, не в силах выдержать удар, и упал на пол.
Я заплакала и завопила:
— Перестань! Помогите кто-нибудь! — Я не сразу поняла, что кричу по-французски, как и мальчик. Я силилась поднять руку, ногу, но пронзительная боль не давала пошевелиться.
Мальчик снова вскочил на ноги. Я испугалась за этого милого ребенка лет десяти, худенького и высокого для своего возраста, с карими глазами орехового оттенка и каштановыми волосами.
«Как он похож на Маттео», — подумала я, а в следующий миг увидела кровь у него на верхней губе, рассеченной ровно посередине.
Я беспомощно смотрела, как Маттео быстро оглядел комнату и схватил со стола у камина тяжелый золотой подсвечник. Он снова кинулся к герцогу Галеаццо и на этот раз ударил его по затылку. Тот взревел и развернулся, собираясь отнять у мальчика оружие.
Маттео ударил герцога во второй раз с такой силой, что подсвечник завибрировал, издавая протяжный металлический гул. Насильник упал и замер, а женщина выбралась из-под его обмякшего тела.
— Гийом, — произнесла она, протягивая к мальчику руки. — Мой спаситель! — Они обнялись, обливаясь слезами.
Женщина была красивой, с черными волосами и бровями, с запоминающимся лицом. Сначала мне показалось, что я вижу себя, однако имелись некоторые отличия. Такие платье и прическа, как у нее, давно уже вышли из моды. Линия скул и подбородка несколько отличалась от моей.
Она выпустила сына из объятий, плюнула на неподвижное тело герцога и прошипела ему в ухо:
— Она твоя, и ты это знаешь. Из-за тебя я лишилась мужа, потеряла все! А ты не хочешь признавать собственного ребенка?! — Затем женщина обернулась, протянула руки ко мне и позвала: — Дезире, детка, надо спешить! Здесь нам никто не поможет!
— Маман! — ахнула я, пыталась раскинуть руки и обнять ее, но не смогла.
Я зажмурилась, зарыдала, а когда открыла глаза, женщины уже не было.
Я снова была в темном подвале, обездвиженная не только кандалами, но и болью во всем теле. Однако разум трудился, собирая фрагменты только что увиденного в общую картину. Я поняла, почему набожная герцогиня Бона все эти годы так хорошо ко мне относилась. Она старалась искупить очередной грех мужа. Со смертью герцога Галеаццо ее обязательства по отношению ко мне закончились. Разве можно было найти более мудрое решение, чем отправить меня в Рим вместе со сводной сестрой?
Пока я размышляла обо всем этом, рядом со мной возник ангел. Тьма, переливающаяся внутри его, снова начала медленно расходиться. В получившиеся щели лился ослепительный белый свет, из-за которого мне пришлось закрыть глаза и отвернуться. Но сияние все равно делалось все ярче и ярче, начало слепить даже сквозь закрытые веки, как будто я смотрела на солнце в зените.
— Дея, — шепотом позвал мужской голос, а затем послышался негромкий смех. — Дея, посмотри на меня.
Я открыла глаза. Темница была залита мягким золотистым светом.
Надо мной склонился Маттео, одетый в ту же самую тунику, в которой уехал в Рим. Весь он испускал какой-то неземной свет и широко улыбался мне. Шрам у него над губой исчез.
— Маттео? — прошептала я. — Так это ты ангел?
— Я всегда был с тобой, никогда тебя не оставлял.
Он накрыл мою руку своей, и боль утихла. Я потянулась к нему, прижалась щекой к его щеке и зарыдала.
— Не плачь, — сказал брат, обнимая меня, и я растворилась в благословенной, всеобъемлющей любви. — Дея, моя жизнь наполнена чистой радостью. Нет момента счастливее нынешнего. Ты понимаешь? Вину герцога Галеаццо, твоего отца, нельзя искупить. Но ты исправила то, что сделала мать, позволила мне познать радость духовного единения. Ты освободила свою сестру Катерину от мрачного наследия отца. Ты, уверенная в том, что у тебя нет семьи, спасла всех нас. Я останусь с тобой навеки.
Я обнимала брата и чувствовала, как воспаряет душа, освобождаясь от остатков страха и скорби.
— Теперь я могу умереть, — прошептала я. — Я счастлива.
Маттео отодвинулся, с нежностью взглянул на меня и ответил:
— Твое служение только начинается. Ты согласилась повиноваться мне до самой смерти и теперь стала истинной чародейкой.
Я склонила голову и прошептала:
— Я подчиняюсь судьбе.
В этот миг дверь темницы открылась.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Я подняла голову и поняла, что окончательно вернулась в темницу, к боли, кандалам, пронизывающему холоду. Ко мне приближались стражник и Луффо Нумаи, сжимавший факел. Никаких сомнений, они явились, чтобы отвести меня на казнь.
Нумаи при виде меня разинул рот, но сумел быстро взять себя в руки и торжественно проговорил, пока стражник отпирал замки кандалов:
— Мадонна Дея, мы пришли, чтобы освободить тебя.
Я попыталась спросить, но у меня получился только сиплый шепот:
— Почему?
— Все кончилось. Крепость Равальдино пала. — Он поглядел на меня с неподдельной жалостью.
Я зарыдала, услышав новость, из моего горла рвались скрипучие вздохи. Значит, Катерина погибла.
Даже без кандалов я не смогла встать. Стражник наклонился, подсунул руки мне под мышки, затем поднял, и я застонала. Я была не в силах устоять на трясущихся ногах, поэтому он просто взял меня на руки и потащил из вонючей темницы вверх по лестнице, в дом Нумаи.
Меня внесли в пустую детскую и уложили на кровать. Вошли две служанки, вымыли мне лицо и руки, надели на меня чистое платье, перчатки, туфли, закутали в тонкий шерстяной плащ. Третья принесла какой-то горький напиток, который я с жадностью проглотила. Снова вошли Нумаи со стражником, поставили меня на ноги и подперли с обеих сторон. Цепляться за них сама я не могла из-за невыносимой боли в вывихнутых плечах, но они аккуратно поддерживали меня. В итоге мы дошли до залитой светом гостиной на первом этаже, я даже сумела сделать несколько невыносимо болезненных шагов и войти в комнату.
Посреди гостиной стоял Чезаре Борджа со скрещенными на груди руками, одетый в черный бархат. Он гневно смотрел на пожилого, аккуратно подстриженного француза в военной форме, который так же глядел на него в ответ. Было ясно, что ни один из них не хочет признавать старшинства другого. Почти осязаемая неприязнь витала по комнате. Борджа сопровождало трио телохранителей, француз был с одним офицером и женщиной.
