Бертрис Смолл - Обрести любимого
Толпа переминалась с ноги на ногу. Другие евреи этого квартала либо прятались, либо пытались убежать. Когда их ловили, они торговались за свои жизни, а когда погромщики силой вымогали у своих перепуганных, бормочущих жертв все богатства, какие могли получить, они безжалостно и бесшабашно убивали их и поджигали их дома. Кира же, однако, стояли лицом к лицу перед ними и требовали, чтобы им сказали, что им вменяется в вину.
— Твоя вина состоит в том, что деньги обесценились! — выкрикнули из толпы.
— Наша вина? — скептически прозвучал голос старой женщины. — Почему это наша вина? Всякий знает, что султан и его мать обрезали края монет в казначействе, перед тем как пустить их в оборот. То, что никто не осмеливался вслух сказать правду, нисколько не умаляет ее! Мы, купцы, тоже пострадали от этого. В самом деле, это наша вина! — Эстер Кира изобразила праведное негодование.
— Измена! Измена! — завопила толпа. — Старуха говорит изменнические речи!
— Я говорю правду! — страстно сказала Эстер Кира.
— Евреи не говорят правду! — раздался голос из толпы. — Всякий знает, что евреи обманщики и лгуны.
— Я говорю правду! — повторила Эстер Кира. — Доброе имя моей семьи создано на правде! Я не сомневаюсь, что некоторые из присутствующих здесь с выгодой делали свои дела с моей семьей. Были бы мы нечестными, никто из вас не получил бы выгоды, как не получили бы ее и мы.
Камни полетели неожиданно. Все они летели в Эстер Кира и все находили свою цель, один из них, большой, с острыми краями, попал прямо в лоб старой женщине. Она упала на спину с залитым кровью лицом. Валентина поймала ее, подхватив ее на руки, заслоняя и отчаянно пытаясь остановить кровь.
— Все кончено, — слабо прошептала Эстер Кира. — Яхве! — Жизнь начала гаснуть в ее живых черных глазах. Ее губы снова зашевелились. Валентина склонилась к ней и услышала тихие слова:
— Госпожа Кира! Я знала, что вы придете! — Потом ее голова откинулась набок, глаза остекленели и уже ничего не видели.
— Она мертва, — тихо сказала Валентина. Слезы текли по ее щекам. Она посмотрела на толпу. — Вы убили хорошую женщину, — сказала она громко, чтобы они все могли слышать, Кира тихо завыла.
— Мы убили вороватую еврейку, — крикнул кто-то, — и это только начало нашей мести! — Толпа начала угрожающе подаваться вперед.
Неожиданно с улицы донеслось ржание многочисленных лошадей, в толпе раздались крики, и она стала расступаться.
— Янычары! Янычары!
— Долго же они шли, — пробормотал Мурроу. — Если бы они появились несколькими секундами раньше, Эстер, возможно, и осталась жива.
Толпа внутри главного холла расступилась, чтобы дать дорогу людям султана.
Валентина ахнула, испуганно прижимаясь к Патрику.
— Вот тот человек в белом на коне! Тот, кто ведет их! Это Чикала-заде-паша! — отчаянно шептала Валентина, следя затем, как он слезает с лошади и широкими шагами идет в дом.
Визирь был слишком занят, чтобы заметить ее. Уставившись на Илия Кира, он объявил:
— Твоя семья обвиняется в организации заговора. Это измена. Наказание за это — смерть! — Он повернулся к командиру янычаров. — Исполняй приговор.
Янычары принудили Илию Кира и трех его сыновей стать на колени. Им силой наклонили головы, и, прежде чем кто-то мог сказать хоть слово, просвистели мечи. Их головы с удивленным выражением на лицах покатились по полу к ногам жен молодых Кира, которые смотрели на это, онемев от ужаса. Из безжизненных тел потоком хлынула кровь, алыми пятнами растекаясь по мраморному полу.
У Сараи, Руфи и Шоханны не осталось и секунды на то, чтобы оплакать мужей, потому что их тоже поставили на колени. Потрясенные, в почти бессознательном состоянии, они быстро разделили участь своих мужей.
Давид и Лев Кира, вернувшиеся из сада в дом, увидели, как головы членов их семьи поднимают и показывают толпе. Они бросились вперед размахивая саблями, и были тут же убиты янычарами. От их мертвых и окровавленных тел отрезали головы и показывали ликующей толпе.
Оттоманский султан совершил правосудие. За несколько минут почти все взрослые члены семьи Кира в Стамбуле были безжалостно убиты.
Визирь повернулся к четырем европейцам и спросил:
— Ваши имена и цель вашего присутствия здесь?
— Капитан «Архангела» Мурроу О'Флахерти из Лондона, — холодно ответил Мурроу. — Граф Кемп, мой младший брат, лорд Бурк, и его невеста, леди Бэрроуз. Надеюсь, вы знаете, валида уважает леди Бэрроуз, господин визирь. Мы были бы признательны, если бы вы дали нам сопровождение. Пора на корабль, — голос Мурроу ни разу не дрогнул. Он был совершенно тверд.
Но Чикала-заде-паша не обращал внимания на Мудроу, его горящие серо-голубые глаза остановились на Валентине:
— Накш!
Валентина молчала, но глаз не отвела. В своей собственной одежде, стоя рядом с Патриком, она чувствовала себя сильной.
— Как ты попала сюда? — захотел он знать. — Как?
— Это не важно, господин визирь, — спокойно сказала она. — Я здесь и покидаю Стамбул сегодня ночью.
— Что-нибудь случилось, господин? — спросил командир янычаров.
— Гусейн, я хочу… — начал визирь, но Валентина опередила его:
— Гусейн! Я английская дама, которую султан и его мать разыскивали в течение последних нескольких месяцев. Меня похитили. Сегодня я была спасена семьей Кира, благодаря их неизменной верности султану. Я приехала в Балату попрощаться с друзьями перед отплытием в Англию и попала в ловушку с моими людьми, когда на дом напала толпа.
Глаза Чикала-заде-паши яростно сверкнули, потому что ее быстрое вмешательство навсегда лишало его возможности снова завладеть ею. Она говорила достаточно громко, теперь половина людей в толпе знала, кто она.
— Наш господин, султан, будет рад узнать о том, что вы в безопасности, госпожа, — сказал предводитель янычар. — Жаль, что вам пришлось увидеть такое неприятное зрелище после перенесенных вами испытаний.
— Ты очень учтив, Гусейн, — ласково сказала Валентина. — Я вижу, на службе у султана тебя ожидает большое будущее.
— Дети! Мы нашли еврейских детей! — закричали женщины и вытолкнули вперед кучку детей и Сабру, которая держала на руках Рубена, сына Сараи.
— Избавьтесь от них! — приказал Чикала-заде-паша.
— Нет! — Звонкий голос Валентины был ясно слышен Даже во дворе. Он был таким властным, что минуту никто не пошевелился. Потом она заговорила тихо, чтобы ее мог слышать только визирь.
— Ваша жизнь, господин Чика, в моих руках. Вы мой должник за те оскорбления, которые нанесли мне. Неужели ваше тщеславие так велико, что вы вообразили, будто бы мне понравилось, как вы насиловали меня? Я презираю вас и все, что вы сделали со мной, но сейчас вы сделаете для меня кое-что, иначе я разоблачу вас перед султаном и его матерью.
