Змей на лезвии - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Самого князя киевского тоже встречали скорее настороженно, чем сердечно, хотя в почтении отказать ему не могли. С собой он привел только своего вуя, Асмунда, и Болву. Теперь, когда Стенкиль воевал за цесарево золото на греческих морях, а Игмор с братией исчез, Болва оказался чуть ли не ближайшим к князю человеком из молодых. Этой внезапной переменой в своем положении он был польщен и обрадован, но и несколько смущен.
– Я был Улебу свояком, – сказал он в ответ на взгляд Бера, ясно вопрошавший «а ты что здесь забыл?» – Если ты не знал. Моя жена – старшая сестра его жены.
Божечки, а ведь там, в Пскове, еще есть жена… Теперь она уже знает – Вальга, Асмундов сын, должно быть, доехал дня за три. Бер невольно передернул плечами, вообразив, что обязанность рассказать о несчастье жене и матери Улеба досталась бы ему. Но Вальга – братанич Уте, она его хорошо знает, им будет легче говорить об этом.
Присутствие Святослава угнетало – все за столом, возглавляемым Сванхейд, были даже более подавлены и молчаливы, чем обычно бывает на поминках. Не исключая и самого князя: он выглядел напряженным, бросал взгляды исподлобья то на одного, то на другого, однако, обходя Малфу. Замкнутое лицо его скрывало и печаль, и досаду. Ему не хватало беглецов – тех самых, что были обвинены в убийстве и своим бегством это обвинение подтвердили. Он вырос с ними, с Игмором и Добровоем бился на первых в своей жизни деревянных мечах, они были с ним во всех превратностях, от первого похода на дреговичей, когда им с Игмором и Улебом было по тринадцать лет, до того странствия по приморским степям, когда его в Киеве сочли мертвым. И вот их больше не было рядом, а он толком не знал, кто из них жив, кто мертв. И что ему о них теперь думать. Если они и правда убили его брата… Но возненавидеть их он не мог, понимая: они пошли на это злое дело ради его, Святослава, блага.
Длинные столы были уставлены поминальными блюдами – блинами, кашей, киселем. К счастью, Дедич привез гусли и пел для гостей; его искусная игра, красивый низкий голос уносили слушателей в даль того света, позволяли безопасно заглянуть за грань – туда, где покинувший живых прибывает в селения дедов, к молочным рекам и кисельным берегам; туда, где молодая жена гуляет по зеленому лесу и находит нового младенца на ветвях березы… Малфа, поначалу избегавшая смотреть на Дедича, скоро забыла о смущении и, вновь поддавшись очарованию его голоса, устремила на него взгляд и уже не отводила. Дедич не смотрел на нее, но она угадывала, что он ощущает ее взгляд, и от этого его голос полон такого глубокого чувства, а лицо вдохновенно, будто перед Сванхейд и ее гостями поет сам Велес.
Но вот Дедич замолчал, Малфа подошла с кувшином, чтобы налить ему меда в чашу. Он лишь бросил на нее короткий взгляд, но во взгляде этом не было вражды или презрения, а только пристальное внимание, и у Малфы сердце забилось с надеждой. Может, они еще одолеют этот разлад, возникший не по их вине.
Но от Малфы Дедича почти сразу отвлекла Сванхейд.
– Хотелось бы узнать, – начала она, переглянувшись с младшим внуком, – удалось ли тебе выведать что-то, когда ты ходил на берег… на то место… где хотел говорить с духами.
– Да, госпожа, – спокойно ответил Дедич; по рядам гостей за столами прошла волна движения, все взгляды впились в его лицо. – Я говорил с духами, и духи отвечали мне.
– Что они тебе сказали? – Святослав подался вперед, опираясь на стол.
Он был встревожен сильнее, чем прочие, но идти своим тревогам навстречу, глядя им прямо в лицо, было главным правилом его жизни.
– Ко мне явились двое, – неспешно начал Дедич среди общей тишины. – Они назвали свои имена. Один назвался Гримом, Гримкелевым сыном, а второй – Агмундом, Сэвилевым сыном…
Каждое имя гости встречали всплеском взволнованного шепота. Даже Бер переменился в лице, услышав полное имя Агмунда – он сам его не знал и подсказать Дедичу не мог.
– Эти двое мертвы и погребены где-то на восточной стороне. О том же, где пятеро товарищей их… ответить не сумели они.
По гриднице пролетел вздох-стон от разочарования. На лице Болвы отразилось облегчение, Асмунд озабоченно нахмурился; Святослав приложил все силы, чтобы сохранить полную невозмутимость.
Несколько мгновений было тихо.
– Так значит… – подал голос Бер, – из них пятеро живы.
– Осталось пятеро, – многозначительно подхватил Лют. – Двое уже поплатились.
Это «пятеро живы», принесшее Святославу тайное облегчение, для Бера и Люта было призывом к действию.
Святослав отлично их понял. Раз-другой он перевел неприветливый взгляд между Бером и Лютом, потом посмотрел на Сванхейд.
– Госпожа… – хрипловато начал он и прочистил горло. – Я должен… Мне известно, что ты закрыла глаза моему брату Улебу и взяла на себя право мести.
– Да, это так, – уверенно подтвердила Сванхейд. – У меня есть послухи. Они здесь.
Трое словенских молодцев за столом закивали – они оказались возле бани в тот ужасный час, когда Сванхейд увидела мертвое, до неузнаваемости залитое кровью лицо своего внука, и были вынуждены принять это свидетельство.
– Нет такого закона, который включал бы женщину в число мстителей. Ты должна передать это право мне. Я – князь Киева и Хольмгарда, и я – ближайших родич Улеба, – с напором продолжал Святослав, взглядом пригвождая к месту Бера, у которого на лице было прямо написано: «А почему это тебе?». – Я – ближайший его родич по крови и высший по положению. Мне и достойно, и прилично взять на себя эту месть. У меня и сил больше, мне способнее…
На лице Бера отразилось нескрываемое недоверие. «Сил-то у тебя больше, но есть ли желание ими пользоваться?»
– Сожалею, но это не выйдет, – ровным голосом ответила Сванхейд. – По закону первый мститель – сын, второй – отец, и это – Мстислав Свенельдич.
– Он ему не отец! – возразил Болва. – Это пока раньше думали… Но Улебу отцом был Ингвар, а не Мистина!
– Он вырос как мой братанич, – уверенно ответил Лют и приосанился, как всегда, когда предстоял спор или тем более драка. – Все тайны острова Буяна не заставят меня и Мистину от него отказаться. Улеб – сын Уты и единоутробный брат других моих братаничей. Этого довольно, чтобы для нас
