Уйда - С волками жить...
Доложили о приходе Корреза.
— Вы, кажется, знакомы с княгиней Зуровой? — небрежно промолвила герцогиня.
Он молча поклонился.
За завтраком герцогиня и Коррез разговаривали одни, Верэ слушала.
Между прочем, герцогиня упрекнула певца за его равнодушие к заслугам Вердиева.
— Нет, — отвечал он горячо, — я отказываюсь признать достоинства шума, отрицаю значение чудовищных хоровых масс. Странное дело, с каждым днем музыка становится искусственнее, а прочие искусства — естественнее. Я учился музыке в Италии и верю в одну мелодию. Простота — душа музыки. Музыка не наука, — она божественный инстинкт. Я каждый день жду, что мою манеру петь признают устаревшей.
— Но не станете же вы обращать внимание на подобные вещи?
Коррез пожал плечами.
— Я равнодушен. Равнодушие всегда сила, теперь я делаю, что хочу, потому что я в моде. Для нас мода заменила славу; что ж, верно, мы получаем то, что заслужили.
— Неужели вы думаете, что участь наша всегда соответствует нашим заслугам? — тихо спросила Верэ.
— Да, княгиня, я всегда это думал.
— Это жестокое учение.
— И ложное, может быть?
На следующий день Коррез вздумал совершить хорошую прогулку верхом.
Чудная дорога тянется через Вейсбахскую долину, вплоть до озера Аттерзее; протяжение ее — миль шестнадцать, если не более, идет она лесом, изобилующим гигантскими, поросшими мхом деревьями, плющами, цветами; пенистая река Вейсбах катит свои волны у подножие дерев-великанов; вдали мелькают на горизонте — горы; несчетные ручейки журчат между высоких трав, а в конце этой живописной дороги виднеется блестящая голубая поверхность самого большего озера во всей Австрии — Аттерзее.
Коррез, увлекшись красотами природы, ехал шагом, так что добрался до озера часа через два; здесь он сошел с лошади, а решил, что обратный путь совершит пешком; оставив лошадь в небольшой прибрежной гостинице, он только что успел сделать несколько шагов, как завидел в отдалении силуэты двух человеческих фигур и собаки.
Он тотчас узнал Верэ и ее русского слугу. Он колебался, не зная: догонять ли ему их или нет.
В эту самую минуту Верэ оглянулась, желая, вероятно, полюбоваться видом, и увидала его.
Он более не колебался, и подошел к ней.
Она просто и ласково подала ему руку.
— Вы были у озера, княгиня, я также, по лесная дорога лучше. На берегах Аттерзее слишком много народу.
— К сожалению — по озеру ходят пароходы. Но эта дорога — прелесть.
— Дивные здесь месте, не иди так часто дождь — была бы просто Аркадия. Но скажите: довольно ли вы сильны, чтобы ходить так далеко?
Она быстро отвечала, что любит ходить, что в Париже ходит мало, и ей это гораздо вреднее, чем подобные прогулки.
Коррез пошел рядом с нею.
Седой, угрюмый с виду слуга следовал за ними.
Они долго молчали.
— Madame де-Сонназ не с вами сегодня, — наконец, сказал он, чтобы только заговорить о чем-нибудь.
Верэ отвечала ему:
— Нет, у нее много друзей в Ишле, она у эрцгерцогини Софии.
— Нравится вам m-me де-Сонназ? впрочем, что ж я спрашиваю, конечно — да, — раз, что вы путешествуете вместе.
— Она сама предложила ехать со мной, муж принял ее предложение. Это было очень мило с ее стороны.
— Герцогиня очень остроумна, очень любезна, — она должна быть приятной спутницей, когда в духе.
— Вы как будто ее не любите, а мне вчера казалось, что она пользуется вашей симпатией.
— Мне она нравится, как и вся ее сфера, когда я смотрю на нее глазами ума. Сердцем я ее ненавижу.
— Значит, вы отделяете область чувства от области мысли?
— Их разделяет огромное пространство. Что, князь приедете в вам сюда?
— Мы съедемся в Вене. М-me де-Сонназ едет со мною в Россию.
— Долго думаете пробыть в России?
— О, нет, месяца два не более.
— Неужели вас не утомят такое продолжительное путешествие?
— Мне кажется, я довольно сильна, чтобы вынести его. Я точно утомлена, но утомлена сознанием моей бесполезности. В нашей жизни господствует такая рутина, все дни наполнены заботами о мелочах. Так трудно быть полезной.
— Но ваши крестьяне? Мне кажется, в России еще так сильно развито невежество, суеверие…
— Муж не любит, чтобы я имела дело с крестьянами; кроме того, я так мало живу в России; что могу, то делаю в Париже.
Во все время этого разговора их обоих тревожили различные мысли: он жаждал узнать, какие силы довели ее до этого ужасного брака? она жаждала объяснить ему, что не низкое тщеславие побудило ее отдать сваю руку Сергею Зурову, но ни он, ни она не решались высказать томивших их мыслей.
«Я не должна винить ни мать, ни мужа», — думала она.
Щеки ее горели.
Они медленно двигались под величавой сенью старых деревьев.
— Итак, вам m-me де Сонназ нравится? — снова спросил он.
— Она очень приятная женщина, и часто напоминает мне о разных вещах, о которых я забываю. Я очень забывчива.
— В пустяках, может быть. Это часто случается с мыслящими людьми. Так, m-me де-Сонназ — ваш ментор.
— Муж приказал мне, раз навсегда, следовать ее советам, он, кажется, очень ее уважает. Неужели вы считаете ее недоброй женщиной?
Коррез засмеялся.
— Недоброй? ее-то? герцогиню? Да, она очень добра, пять минут после выхода из исповедальни. Большинство людей, княгиня, и m-me де-Сонназ с ними, не добры, не злы; не чувствуют влечение ни к преступлению, ни к добродетели. Вам бы не мешало присмотреться к герцогине. Нельзя быть достаточно осторожным в выборе друзей своих.
— Она мне не друг, у меня нет друзей.
— Легко доверю, что нет. В нашем большом свете мало мыслят; симпатии, сочувствие там и искать нечего, а без сочувствие какая же дружба? Несчастие современного общества заключается еще в том, что все друг на друга похожи, не на ком и остановиться.
На полдороге от Аттерзее, в Вейсбахской долине, возвышается деревянный, украшенный грубой живописью крест, поставленный, вероятно, в память какого-нибудь печального событие, вокруг него растут тенистая деревья, неподалеку стоит деревянная скамья.
Наши путники, незаметным для самих себя образом, дошли до этого местечка.
— Отдохните здесь, княгиня, — сказал Коррез, — вы уже прошли несколько миль. Полюбуйтесь на эти горы, выделяющиеся сквозь деревья, а я соберу вам цветов, вы по прежнему любите их, не правда ли?
Верэ грустно улыбнулась.
— Люблю; но и цветами мы, несчастные, мало наслаждаемся, потому именно, что видим их постоянно в таком изобилии, — подумайте, что их гибнет на одном бале!
