Бонкимчондро Чоттопаддхай - Хрупкое сердце
Закрыв лицо руками, Кундо зарыдала. Вдруг, словно луч света во мраке, в ее сознании мелькнуло воспоминание о сновидении. С быстротой молнии она вскочила. «Я все забыла... как я могла забыть?! Ведь мать говорила мне об этом — она знала все наперед и потому звала меня туда! Почему я не послушала ее? Почему я не пошла? Почему я не умерла? Чего я медлю? Почему не умираю сейчас? Сейчас...»
Кундо стала медленно спускаться к пруду. Она была хрупка и пуглива. Каждый шаг ее страшил, заставляя вздрагивать всем телом. И все же она продолжала твердо идти туда, куда звала ее мать.
— Кундо! — донесся голос из-за спины, и чья-то рука мягко коснулась ее плеча.
И Кундо скорее почувствовала, чем увидела, что это... Ногендро! В этот день ей не суждено было умереть.
Позор, Ногендро! Так вот где твое благородство! Твоя воспитанность! Вот благодарность за преданную любовь Шурджомукхи! Какой позор! Ты ведь вор! Хуже вора! Какое зло может причинить Шурджомукхи вор? Украсть ее браслеты, деньги... Но ведь ты украл ее душу! Шурджомукхи ничего не давала вору — он украл и потому зовется вором, а тебе Шурджомукхи отдала все — значит, ты украл больше, чем вор! Ногендро! Лучше тебе умереть! Если в тебе есть хоть капля мужества — утопись!
А ты, Кундонондини! Почему ты вздрогнула от прикосновения вора? Какой стыд, Кундонондини! Слова вора заставляют дрожать твое тело. Кундонондини! Смотри, как прозрачна, прохладна и ароматна вода пруда, как дрожат в нем колеблемые ветром отраженные звезды. Будешь топиться? Нет? Нет, Кундонондини не хочет умирать!
— Кундо! — позвал вор. — И ты уезжаешь в Калькутту?
Кундо молчала, вытирая слезы. Она ничего не отвечала.
— Кундо! — опять позвал вор. — Ты сама хочешь ехать?
«"Хочешь"! Боже мой! Боже мой!» Кундо опять вытерла слезы и опять промолчала.
— Кундо, отчего ты плачешь?
И девушка разрыдалась.
— Слушай, Кундо, — сказал Ногендро, — я долго терпел, больше не могу. Я не могу передать тебе, как я страдал все эти дни. Я измучен постоянной борьбой с самим собой. Я низко пал, пью. Я не могу больше. Не могу без тебя. Послушай, Кундо, ведь вдовам теперь разрешается выходить замуж. Я женюсь на тебе, если только ты согласна.
Теперь Кундо заговорила.
— Нет, — сказала она.
— Но почему, Кундо? Ведь замужество вдов не противоречит шастрам!
— Нет, — снова повторила Кундо.
— Но почему же?! Говори, говори, умоляю! Согласна ли ты быть моей женой? Любишь ли ты меня?
— Нет, — отвечала Кундо.
Тогда Ногендро стал говорить ей слова, исполненные безграничной любви и сердечной боли.
— Нет, — твердила Кундо.
Впереди был пруд — чистый, прохладный, благоухающий ароматами цветов, с дрожащими в нем отражениями звезд.
«Разве плохо лежать здесь? — подумал Ногендро. — Ведь Кундо сказала "нет". Замужество вдов разрешено шастрами, но не для нее».
Но почему же Кундо не бросилась в пруд? Вода прозрачна, холодна, дрожат звезды... Почему же она не бросилась в пруд?
Всякому свое
Как только вишнуитка Хоридаши оказалась в своем окруженном парком доме, она тотчас же превратилась в Дебендро-бабу, рядом с которым была его неизменная трубка. Сверкающая серебряной резьбой клокочущая красавица протягивала, словно для поцелуя, свои длинные губы — над ее головой вспыхнул яркий желанный огонь. По другую сторону, в хрустальном бокале, плескалась живительная влага. Впереди, перед блюдом с яствами, помещался угодливый, как хитрый кот, нос, предвкушавший наслаждение.
«Видишь, видишь, — шипела трубка. — Я протягиваю губы!» — «Отведай меня сначала! — заколыхалась влага. — Смотри, как я искрюсь! Приласкай сначала меня!» — «Моему хозяину сначала дайте!» — сипел предвкушавший наслаждение нос.
Дебендро исполнил желание присутствующих. Сначала он прикоснулся губами к трубке — и ее любовь превратилась в облако дыма. Осушил влагу — и она разлилась по его жилам. Удовлетворил льстивый нос, который довольно запел после нескольких бокалов. И слуги с криками: «О господин! О господин!» — со всех ног бросились поднимать своего хозяина.
Вошел Шурендро и присел рядом с Дебендро.
— Куда ты опять ходил сегодня? — спросил Шурендро, после того как осведомился о здоровье брата.
— Ты уже знаешь?
— Еще одно твое заблуждение. Ты полагаешь, что никто ничего не знает, а вся деревня уже полна слухов.
— Клянусь честью! Я ничего не скрываю. Какого дьявола мне скрывать?
— Не храбрись. Если бы у тебя была хоть капля стыда, тебе можно было бы верить и ты бы не шатался по деревне в одежде вишнуитки.
— А что особенного? — возразил Дебендро. — Забавная шутка! Ты ведь не упал со страху?
— Я просто не встретил эту вишнуитку. Если бы эта негодница попалась мне на глаза, я бы палкой отбил у нее охоту монашествовать! Прекрати хоть на минуту! — Он вырвал бокал из рук Дебендро. — Выслушай меня, пока ты еще в здравом рассудке, а потом пей...
— Говори, брат! Ты сегодня, я вижу, в дурном настроении. Не от Хеймоботи ли дует ветерок?
— Для чего тебе понадобилось переодеваться вишнуиткой? — не обращая внимания на неприятный намек, спросил Шурендро.
— Разве ты не знаешь? Помнишь, они женили учителя на молоденькой девушке. Теперь она вдова и живет в доме Дотто, помогая им по хозяйству. Я хожу, чтобы увидеть ее.
— Как?! Тебе еще понадобилось погубить сироту, чтобы удовлетворить свои низкие желания?! Слушай, Дебендро, ты такой грешник, такой негодяй, что, мне кажется, я не смогу с тобой больше жить!
Он произнес слова с такой решимостью, что Дебендро опешил от удивления.
— Не сердись на меня. Я не в состоянии управлять собой, — спустя некоторое время серьезно сказал Дебендро. — Я от всего могу отказаться, но отказаться от надежды видеть эту женщину я не в силах. В ту минуту, как я увидел ее в доме Тарачорона, она околдовала меня своей красотой. Я никогда не видел ничего подобного. Желание обладать ею сжигает меня, как страдающего лихорадкой жажда. Ты не можешь представить себе, чего только я не предпринимал, чтобы видеться с нею. И все напрасно! Наконец теперь я решил переодеться вишнуиткой. Тебе нечего беспокоиться: эта женщина — святая!
— Чего же ты ходишь тогда? — спросил Шурендро.
— Чтобы видеть ее. Я не могу передать тебе, какая радость для меня видеть ее, говорить с ней, петь ей песни...
— Слушай, я с тобой говорю серьезно, а не шучу. Если ты не откажешься от своих грязных намерений и будешь продолжать в том же духе, то этот наш разговор будет последним. Ты превратишь меня в своего врага.
— Ты — мой единственный друг. Я могу отказаться от половины того, что у меня есть, но от твоей дружбы отказаться не могу. И все-таки я готов пойти и на это, только бы не лишать себя надежды видеть Кундонондини.
