Эльза Вернер - Эгоист
Слова, сказанные Густавом с неподдельным чувством, не могли оставить Фриду безучастной, но она тихо покачала головой и возразила:
– Ведь я – чужая для него и останусь ею. Ты ведь сам запретил мне хоть словом намекнуть ему о наших отношениях.
– Ну да, я запретил! Ведь если бы он уже теперь узнал правду, то, по всей вероятности, холодно оттолкнул тебя, да и ты, упрямица, не выдержала бы здесь более ни минуты, и тогда все было бы потеряно. Но ты должна по крайней мере приблизиться к нему. Вы ведь почти не разговаривали друг с другом. Ты утверждаешь, что в тебе не задета ни одна струнка; нет, она должна зазвучать как в тебе, так и в моем брате, и она зазвучит, если вы только научитесь смотреть друг другу в глаза.
– Я попытаюсь, – глубоко вздохнув, промолвила Фрида. – Но если я ничего не добьюсь, если я встречу лишь суровость и недоверие…
– Тогда ты подумаешь, – прервал ее Густав, – что, значит, немало зла сделано против этого человека – столько, что он, очевидно, имеет право отстраниться с недоверием и ожесточением там, где другой с полной любовью открыл бы свои объятия. Ты в этом неповинна, ты страдаешь за чужую вину, и она всей тяжестью падает на тебя.
Девушка ничего не ответила, лишь прислонилась головой к плечу Густава, а из ее глаз выкатилось несколько горячих слезинок.
Густав, успокаивая, стал тихо гладить ее по голове, говоря:
– Бедное дитя! Да, в твоем нежном возрасте, когда все еще должно видеться светлым и радостным, тяжко так глубоко погружаться в темные стороны человеческой жизни. В свое время мне было достаточно трудно открыть тебе все, но горькие обстоятельства с такой силой ворвались в твою жизнь, что ты должна была узнать правду. Ну, а ведь ты, Фридочка, не из разряда слабых и робких, у тебя есть кое-какая воля и даже, к сожалению, некоторая доля суровости чьего-то известного тебе характера. Поэтому смело вперед! Мы еще добьемся своего.
Фрида отерла слезы и заставила себя улыбнуться.
– Ты прав! Я так неблагодарна и так упорствую против тебя, столь много сделавшего мне. Ты…
– Лучший и благороднейший человек в мире, – прервал ее Густав. – Конечно, я – таков и чувствую себя глубоко оскорбленным, что мисс Клиффорд все еще не желает признать это, хотя ты уже трогательно уверяла ее в том. Но тебе не мешает выйти немного на свежий воздух. Ты очень раскраснелась и заплаканна, нужно стереть следы слез. Тем временем я подожду здесь Джесси. Сегодня мы еще ни разу не побранились, а это стало для меня такой сердечной необходимостью, которой я не могу лишиться.
ГЛАВА VII
Фрида повиновалась, покинув гостиную, она через террасу спустилась в парк. Медленно шла она по красивому, ухоженному заботливыми руками садовников парку, тянувшемуся до самого берега океана. Место, к которому она направлялась, находилось в самой отдаленной части парка. Там, в тени двух громадных деревьев стояла простая скамья и открывался прекрасный вид на безбрежный океан. Это местечко сделалось для девушки любимым с первого же дня ее приезда в дом Клиффордов.
Свежий ветер охладил разгоряченные щеки Фриды и уничтожил следы слез на ее лице, но не мог стереть тень, лежавшую на ее челе. Она стала даже как будто гуще и отчетливее, когда девушка, словно унесясь в мечтах, следила глазами за игрой волн, набегавших на берег.
Парк не был таким пустынным, каким казался на первый взгляд: невдалеке слышались голоса. Там, у железной решетчатой ограды, окружавшей владения виллы, стоял, беседуя с садовником, Франц Зандов и рассматривал новые клумбы, законченные в последние дни. Садовник с гордостью показывал результаты своего труда, – клумбы действительно были выполнены с большим вкусом, но хозяин дома, видимо, мало интересовался этим. Он окинул все лишь беглым взглядом, в нескольких холодных словах высказал свое одобрение, а затем направился обратно домой. При этом ему пришлось пройти мимо скамейки, на которой сидела Фрида.
– Ах, вот вы где, мисс Пальм! – воскликнул он. – Вы выбрали самый дальний и уединенный уголок парка!
– Но зато и самый красивый! Вид отсюда восхитителен.
– Ну, это дело вкуса, – возразил Зандов. – Мне эта вечная картина набегающих и убегающих волн кажется чересчур однообразной. Я не в силах долго созерцать ее.
Он произнес свою фразу мимоходом и уже намеревался удалиться. Вероятно, Фрида оставила бы без ответа его замечание и таким образом разговор был бы окончен, однако на этот раз совет Густава был воспринят ею. Она не осталась, как всегда, молчаливой, но ответила таким тоном, который заставил Зандова обратить на него внимание:
– А вот я очень люблю океан и, хотя вы посмеетесь над этим, мистер Зандов, не в состоянии забыть, что там, за этими волнами, лежит моя родина.
Судя по всему, Зандов не был расположен к насмешке. Он остановился; его взор непроизвольно устремился туда, куда показывала Фрида, а затем задержался на лице молодой девушки, словно искал в нем что-то.
Был хмурый, довольно неприветливый вечер. Облака, насыщенные влагой, тяжело плыли по небу, а обычно безграничный в ясную погоду горизонт заволокло туманом. Можно было видеть лишь на какую-то сотню метров, дальше же над водой висел густой туман, а беспокойно волнующаяся поверхность океана этим пасмурным днем выглядела совершенно темной и производила неприятное, даже жуткое впечатление. Волны беспокойно набегали на берег и, шипя, расползались белой пеной по песку. Издали из тумана доносился грозный шум океана; две чайки медленно скользнули по волнам и скрылись в непроглядном тумане.
Взор Фриды мечтательно последовал за ними, она даже вздрогнула, когда Зандов внезапно обратился к ней с вопросом:
– А как звали того священника, у которого вы жили в Нью-Йорке?
– Пастор Гаген.
– И именно там вы слышали столь нелестную характеристику фирмы «Дженкинс и Компания»?
– Да, мистер Зандов.
Фрида, видимо, хотела еще что-то прибавить, но резкость, с какой Зандов задал свой последний вопрос, сомкнула ей уста.
– Ну, я и сам мог бы догадаться об этом, – продолжал он. – У этих духовных лиц с их изумительными взглядами на мораль всегда под рукой уничтожающие приговоры, если что-либо не подходит под их шаблон. С церковной кафедры очень удобно взирать на грешный мир, но ведь мы-то все должны жить именно в нем. Лучше, если бы господа проповедники хоть раз погрузились в эту жизнь, где каждый должен вести борьбу за то, чтобы оставаться на поверхности, наверное, тогда они лишились бы значительной доли своего созерцательного покоя и христианской безупречности, но по крайней мере научились бы сдержаннее судить о делах, о которых не имеют решительно никакого понятия.
