Елена Арсеньева - Царственная блудница
– Да не убили ли вы его?!
– Я?! – возмущенно повернулся к нему дядюшка. – Экая наглость! Да моего тут участия, в виктории сей, практически не было. Я просто не мог поспеть за вашими мелькавшими кулаками. Вы с такой лютостью накинулись на сего несчастного...
– Несчастного? – возопил Афоня. – Ничего себе! Да вы, кажется, позабыли, что сей «несчастный», как вы его называть изволите, едва только не вонзил в вашу грудь острие своей шпаги. И кабы не моя вам преданность, кою вы «лютостью» обозвали, вам совсем худо пришлось бы! Я токмо ради вас... я ради вас токмо... – И при этих словах Афоня даже задохнулся от переполнявших его чувств, даже поперхнулся и закашлялся так, что Никита Афанасьевич принужден был чувствительно похлопать его по спине, дабы помочь продышаться.
– Что же это получается? – усмехнулся он наконец. – Незнакомец сей накинулся на меня со шпагою, дабы защитить вас. Вы полезли на него с кулаками, защищая меня. А я, выходит, тут и ни при чем? Этакое яблоко раздора.
Афоня поспешно кивнул:
– Именно так! Именно что яблоко раздора! Недосягаемое, недостижимое и такое желанное...
И голос его снова задрожал от нежности и вожделения.
– Ах, да оставьте вы ваши глупости, – отмахнулся Никита Афанасьевич, ничуть не ощущая себя польщенным. – Не до них, поверьте. Суть ведь в том, что мы с вами – из самых лучших побуждений! – отмутузили незнакомого человека до полусмерти. Вот уж, воистину, благими намерениями вымощена дорога в ад! А если, храни господь, избили мы его не до полу-, а до полной смерти? Тогда как быть? Кошмар, ей-богу. Главное, обидно, что имени-прозванья его не знаем, не ведаем... случалось мне на войне, конечно, убивать тех, кого даже толком разглядеть не мог, но здесь... не по себе, тошно мне от этого.
– Может быть, поглядеть в его карманах? – нерешительно предложил Афоня. – Правда что: надо знать, кого хотя бы поминать, если он и в самом деле того... мертвый.
И Афоня на всякий случай перекрестился, а потом и еще раз, и другой, и третий... А поскольку крестился он то на манер православный (десницей, по-старинному выражаясь), то – на католический (шуею), вот и вышло, что обе руки его оказались заняты, а потому неприятную обязанность – шарить за пазухой бесчувственного, а может статься, и мертвого человека – пришлось взять на себя Никите Афанасьевичу.
Сердито косясь на Афоню, так ловко увернувшегося от сего занятия, он вынул-таки из– под борта черной суконной куртки аккуратно сложенную бумагу и развернул ее. Да так и ахнул:
– Батюшки! Да сие по вашей части, Афоня! Письмо по-аглицки писано!
Афоня мигом бросил креститься и подскочил к дядюшке.
– И правда! – воскликнул он, заглянув в письмо. – Ого, как интересно! – И принялся беззастенчиво разбирать сухой, угловатый, резкий почерк.
– Да читайте же вслух, – не выдержал Никита Афанасьевич. – Знаете же, что я по-аглицки не столь уж силен.
В это мгновение Афоня поднял на него глаза, и Никиту Афанасьевича поразило их выражение. В них сквозил если и не страх, то величайшая обескураженность.
– Что? – мгновенно насторожился Никита Афанасьевич. – Да читайте вслух, говорено же!
Афоня повиновался:
«Писано в Санкт-Петербурге, такого числа, такого-то месяца, 1755 года.
Дорогой Гарольд, дорогой племянник, мое письмо ты получишь с фельдъегерской почтой в собственные руки, и сие должно убедить тебя в его превеликой важности как для тебя, так и для меня. Немедля по получении письма ты должен выехать в Россию, причем вопрос об отъезде нужно решить самым безотлагательным образом. О дате отъезда, а также о приблизительном времени прибытия в Санкт-Петербург уведомь того же фельдъегеря с тем, чтобы он сообщил сии даты мне. Я буду ждать тебя с превеликим нетерпением, кое, от души надеюсь, передастся и тебе, поскольку речь идет не только о защите интересов Его Величества короля здесь, в России, а значит, о преуспевании всей Великобритании, но и о твоей собственной карьере.
Помнишь, ты мечтал совершить нечто, что мгновенно возвысит тебя над прочими молодыми дипломатами, кои вынуждены страдать от рутины и предвзятого отношения стариков, как ты выражался о таких, как я, мастодонтах дипломатического искусства? Ну что ж, я предлагаю тебе совершить истинный подвиг, который, как то и положено, потребует от тебя принесения некоторых жертв, но который также позволит тебе и возвыситься над равными. Причем возвыситься весьма значительно. Ведь если интрига, мною замысленная, окажется успешно осуществлена, мы будем вознаграждены Его Величеством, причем весьма щедро, у меня нет в этом никаких сомнений. Итак, Дональд, ты должен выехать незамедлительно. Чтобы побудить тебя не мешкать, скажу лишь, что провал эскапады, в коей ты должен принять участие, означает также мой несомненный провал, а может быть, и отзыв в Лондон, что в данной ситуации равносильно будет отставке, причем отнюдь не почетной. Суди же сам, что станется в таком случае с твоей карьерой и с благосостоянием, кои зиждутся на моей поддержке, а вовсе не на щедротах твоего отца, уродившегося величайшим скупцом на свете?
Не стану более тратить слов и времени, мой дорогой Гарольд, от души надеюсь встретиться с тобой в России как можно скорей. Уроки этого языка, которые я тебе некогда давал, теперь весьма пригодятся, ты освежи их в памяти: русские мигом делаются расположены ко всякому иностранцу, который затруднил себя знанием их дикарского наречия. Однако, молю, оставь свои предрассудки относительно этой страны, почерпнутые из записок Олеария и Горсея: все изменилось здесь со времен Joann Terrible, и его oprichniks уже не бегают по улицам, как прежде, норовя срубить голову всякому встречному. Не меняется только русский человек: он по-прежнему и очень хитер, и весьма наивен одновременно, и ежели уметь этими его свойствами управлять, можно продвинуться весьма далеко и добиться больших успехов, что, как я надеюсь, нас с тобой ждет.
Итак, до встречи, Гарольд! Передавай от меня поклон твоему отцу и моему брату, остаюсь твой заботливый и любящий дядюшка Уильям Гембори».
– Хм! – воскликнул Никита Афанасьевич, выслушав все это. – Одни сплошные загадки! Кто таков, например, сей Joann Terrible?
– Да это же государь Иван Грозный, – с улыбкой пояснил Афоня. – Удивительно, что вы не поняли, услышав слово oprichniks, – ведь это опричники Ивана Васильевича имеются в виду! А вот кто такой Уильям Гембори, это и впрямь загадка...
– Да именно в этом никакой загадки для меня нет, – снисходительно усмехнулся Никита Афанасьевич. – Это английский посланник, проживающий в Санкт-Петербурге, хитрющая лиса!
