Жюльетта Бенцони - Три господина ночи
Так и было сделано. И Джакомо, как только немного окреп, сразу принялся за работу. Но едва он ее начал, перед ним встала другая проблема: Лоренцо каждый день подметал камеру. Куда девать щепки, чтобы он их не нашел?
Воображение довольно быстро подсказало узнику решение: он проколол палец, выдавил на платок несколько капель крови и, наконец, позвал на помощь. Лоренцо, который как раз закончил подметать, прибежал на зов и увидел, что арестант лежит на кровати и прижимает ко рту платок с пятнами крови.
– Ты вздымаешь при уборке целые тучи пыли, – еле слышным голосом произнес Джакомо. – Смотри, приятель, я уже кашляю кровью. Теперь я не долго протяну!
– Я сейчас позову врача! – обнадежил его сторож.
Врач пришел снова, но его медицинские познания были весьма ограниченными, и, кроме того, ему надоел этот арестант, из-за которого то и дело приходилось лезть чуть ли не на крышу. Поэтому он заявил, что подметать в камере и в самом деле опасно для здоровья узника и что вплоть до нового распоряжения нельзя ничего трогать с места. Казанова, разумеется, не стал спорить. Оставшись один, он принялся дырявить пол.
Работа грозила оказаться изнурительной. Пленнику предстояло пробить три слоя толстых досок и слой прессованного мрамора. Так что трудиться предстояло еще долго.
Прошло лето, за ним осень. Наступила зима, темница из раскаленного пекла, каким была летом, превратилась в ледник, и Казанова, который в течение долгих месяцев не раз был близок к смерти от удушья, теперь боялся насмерть замерзнуть.
К счастью, Брагадино по-прежнему истово заботился о нем. К Рождеству он передал Джакомо через того же Лоренцо Бассадону теплый халат, подбитый лисьим мехом, стеганное на вате шелковое одеяло и мешок из медвежьей шкуры, чтобы согревать ноги.
Но холод был не единственным врагом, какой появился у Казановы с приходом зимы: еще больше досаждала ему темнота. День стал намного короче ночи, и Казанова уже не мог подолгу расширять дыру, на которую возлагал столько надежд. Ему срочно необходим был светильник! И он сумел его смастерить благодаря нескольким выдуманным болезням.
Лоренцо поочередно принес ему масло из Лукки, чтобы заправлять салат, поскольку Казанова уверял, будто его кишечник не переносит обычного масла, кремень и уксус, поскольку считалось, будто вымоченный в уксусе кремень унимает зубную боль, и серу, предназначенную для исцеления от «нестерпимого зуда», который якобы причиняли ему паразиты.
Получив все это, Казанова добыл еще и трут из пройм своего камзола: у портных было принято подкладывать туда трут для того, чтобы на нежных шелковых тканях не оставалось пятен от пота. Потом сделал огниво из пряжки от пояса. И наконец, старая плошка, найденная на чердаке, помогла ему завершить творение, которым он по праву гордился… но которым не смог воспользоваться, потому что едва светильник был закончен, как у Джакомо появился сосед по камере, молодой парикмахер, обрюхативший дочку патриция.
Этот несчастный не обращал ни малейшего внимания на товарища по заключению. Дни и ночи напролет он только и делал, что стонал и плакал; впрочем, он больше оплакивал свою утраченную свободу, чем честь подруги. Но Казанова слишком хорошо был знаком с методами инквизиции, чтобы поверить в эту великую скорбь. Чересчур уж этот безутешный страдалец походил на «наседку»!
Впрочем, этот плаксивый парень надолго в камере Казановы не задержался. Его сменил еврей-ростовщик Габриэль Шалон. С ним Казанове уже приходилось иметь дело, и как раз его-то он знал слишком хорошо. При нем работа тоже не могла сдвинуться с места: Шалон мать родную продал бы только ради того, чтобы вернуться к своим денежкам.
К счастью, он тоже гостил в камере недолго, и к концу первого года заключения, в самом разгаре лета, Казанова увидел, что его работа подошла к концу. Ему оставалось пробить лишь потолок комнаты Кавалли, на эту операцию у него уйдет не больше часа. Итак, он решил бежать в ночь на 27 августа…
Увы, трижды увы! За два дня до назначенной даты к нему явился сияющий Лоренцо.
– Решено перевести вас в другую камеру, – расплывшись в улыбке, радостно сообщил он. – Теперь у вас будет два окна, сколько угодно воздуха и вид на всю Венецию.
Годом раньше подобное известие привело бы узника в восторг. Теперь же оно повергло его в отчаяние…
«Если бы я мог унести с собой дыру…» – напишет он позже в своих воспоминаниях.
Как бы там ни было, пришлось покориться. Новая «квартира» была куда лучше прежней, что и говорить, и к тому же Лоренцо сказал, что теперь арестант может получать книги. Но дыра-то осталась в старой камере!
Из-за нее Казанова чуть было не поссорился со своим тюремщиком, что было бы весьма прискорбно. Естественно, когда Лоренцо стал убирать прежнюю темницу, тайна раскрылась. И он, разъярившись, явился к своему постояльцу с обвинениями в предательстве и с требованием немедленно отдать инструменты, которыми он орудовал.
– У меня их уже нет, – хладнокровно заявил тот. – Впрочем, я вполне мог бы сказать, что это ты мне их доставил. На твоем месте я бы умолчал об этом открытии. Так было бы разумнее, если не хочешь нажить неприятностей.
Лоренцо внял благоразумному совету, заделал, как мог, отверстие, убрал мусор и зарыл топор войны, а Казанова снова принялся размышлять над тем, каким же способом ему все-таки бежать из тюрьмы.
Побег стал для него еще более нелегким делом, потому что теперь за ним пристально наблюдали, а его камеру каждый день осматривали и выстукивали. Что можно сделать в таких условиях? Но Казанова не был бы Казановой, если бы не нашел выхода из положения. Ему пришла в голову счастливая идея: можно ведь найти для побега товарища, который сделал бы всю работу за него. А надо-то всего-навсего – пробить дыру на этот раз не в полу, а в потолке, конечно, при условии, что камера сообщника расположена по соседству, приподнять один из свинцовых листов кровли, потом вернуться на чердак и проделать отверстие в потолке камеры Казановы. Но где взять такого самоотверженного друга?
Решение подсказал, сам того не ведая, все тот же верный Лоренцо. Сосед по заключению, монах, арестованный за то, что слишком усердно бегал за девушками, предложил одалживать Казанове книги, если тот тоже даст ему что-нибудь почитать. Монаха звали Марино Бальби, и Лоренцо говорил, что он силен, как Геркулес.
При помощи книг, кочевавших из одной камеры в другую, между узниками завязалась переписка. Бальби охотно согласился помочь Казанове и готов был бежать вместе с ним, но у него не было инструментов…
При посредстве Библии полупика перешла из рук в руки, и Бальби принялся долбить потолок. В камеру монаха не заглядывали, и к тому же он, по совету своего невидимого друга, попросил прислать и получил картинки с изображениями святых, которыми прикрывал следы своей работы. Через неделю над головой Казановы раздался условный сигнал: три легких удара…
