Джил Грегори - Моя долгожданная любовь
— Я иду туда, док, — отрывисто промолвил он. — Я своими глазами хочу убедиться в той, что она и ребенок… — Рука мужчины застыла на ручке двери, когда он остановился, не договорив. Неожиданно он снова обернулся к врачу. — Ребенок! — воскликнул он. Его слова эхом прозвучали в тихой приемной. — Вы ничего не упомянули о ребенке! Он в порядке?
Будучи обеспокоен за жену, он забыл обо всем, но теперь вспомнил, что она вынашивает бесценное существо, и им вновь овладела прежняя тревога. Когда он увидел бледное лицо доктора Уэбстера, страх вновь закрался ему в душу.
— Проклятие, док, скажите что-нибудь о малыше! — потребовал он, и ледяной ужас пронзил его до костей. — Немедля!
С минуту доктор Уэбстер молчал. Он взъерошил волосы, затем нащупал на столе перо и начал крутить его, старательно избегая встретиться с Джимом Логаном глазами.
— Я не смог сохранить ребенка, сынок, — без обиняков, мягко проговорил он. — У твоей жены был выкидыш. Это было последствием падения от удара. Я ничего не мог поделать.
Из открытого окна в приемную доносился шум города. На улице лаял пес, скрипели колеса повозок, щелкал кнут и слышалось громкое ржание лошади. Мужчины обменивались приветственными возгласами, какая-то женщина громко смеялась, а ветер свистел, погоняя по пыльному переулку косматые прядки перекати-поля. Техас Джим Логан, обратившийся в статую, почти не слышал звуков, доносившихся с улицы в маленькую, уютную приемную.
Где-то вдали вдруг прозвучал голос доктора Уэбстера:
— Мне очень жаль, сынок.
Джим никак не отреагировал на слова врача. Он оставался неподвижен, заледенев от шока. Прошла целая минута, пока до него дошел смысл сказанного. И комната поплыла у него перед глазами. Он зашатался и едва успел ухватиться за дубовую столешницу, чтобы не упасть. Слезы душили его, и боль потери пронизывала сердце. «Нет. Нет. Этого просто не может быть».
Он тряхнул головой, пытаясь связать Мысли воедино и отделаться от терзавшего его душу известия. Однако, снова устремив взгляд на врача, он понял, что это правда. Он видел симпатию в белесых глазах Уэбстера, видел усталость человека, привыкшего уведомлять других о трагедии. Вновь его сердце пронзила боль, как будто в него вонзился кинжал, и оглушила Джима до такой степени, что доктор ничего не мог прочесть на лице потрясенного человека.
Через минуту врач прочистил горло и опять заговорил. На этот раз в его голосе звучала успокаивающая нотка:
— Ладно, сынок, все обстоит не так уж плохо, как могло бы быть. Конечно, случился выкидыш, и я страшно вам сочувствую. Знаю, что значит потерять долгожданного ребенка, в особенности первенца. Мы с женой тоже прошли через это. Это чертовски больно. И я сознаю, что мои слова не могут утешить, так как боль утраты слишком свежа и все такое, но могу сказать, что она уляжется. Самое важное, о чем тебе сейчас следует думать: с твоей женой все нормально. Через одну-две недельки она оправится. И вы с ней сможете иметь столько детишек, сколько вашей душе будет угодно. Все кончится прекрасно.
Врач замолчал, наблюдая за выражением лица Джима. Он слишком хорошо понимал, что в эту минуту его слова служат малым утешением, но ничего иного не мог предложить. Единственным лекарством от боли, испытываемой в эту минуту Техасом Джимом Логаном, могло стать время.
Слова доктора эхом отдавались в ушах Джима. «Ребенка не удалось спасти. Ребенка нет». Горячая, жгучая боль обдала его волной.
Он подумал о деревянной лошадке, которую вытачивал по вечерам всю прошедшую неделю, первой игрушке его малыша. Затем — о колыбельке из кленовых досок, всего за два дня до того вынесенной с чердака. Это была та самая колыбель, в которой когда-то спал он, а позднее Дэнни. Их отец соорудил ее собственноручно почти тридцать лет тому назад и гордо нанес краской клеймо ранчо Трайпл Стар на спинке своего изделия. Это было то сокровище из прошлых времен, которое Джим надеялся передать своему первенцу, будь он сыном или дочкой, внуку своего отца.
У Джима перехватило горло, когда перед ним промелькнули все задумки, связанные с этим ребенком, волнения и радости. Когда он повернулся к доктору, его плечи поникли под бременем горя.
— Моя жена. — Слова каким-то чудом вырвались с его онемевших губ. — Я хочу увидеть ее.
Доктор Уэбстер кивнул:
— Тебе сюда. Но не потревожь ее. Она тоже очень тяжело восприняла эту новость, и будет лучше, если она поспит.
Джим прошел за ним в соседнюю комнату, где доктор проводил осмотр пациентов и которая в экстренных случаях служила временной больничной палатой. Она была такой же небольшой и опрятной, как и приемная, с деревянным полом и отделанными деревянными панелями стенами. Там ощущался сильный запах антисептика. Вдоль стен стояли длинные шкафчики, сколоченные из дубовых досок. В их глубоких ящичках хранились медицинские инструменты. На шкафчиках располагались самые разнообразные флаконы, бутыли, марлевые бинты и прочие медицинские принадлежности. Справа у стены стояла койка, а рядом с ней стул с высокой спинкой. На койке лежала Брайони.
Джим устремился к ней. Укрытая белоснежными накрахмаленными простынями, Брайони спала. Она выглядела бледной и больной. Левое запястье девушки было обвязано бинтами. Личико покрывали ссадины и синяки. Кожа девушки была почти такой же белой, как простыни, и оттого черные волосы, ниспадавшие на подушку, казались темнее, чем обычно. У Джима защемило сердце, когда он поглядел на жену. Его одолевала тоска. Брайони выглядела такой хрупкой, такой миниатюрной. Тонкая красота жены взволновала его больше, чем когда-либо.
Он встал подле койки на колени и взял в ладони неповрежденную руку Брайони. Когда Джим посмотрел на чудесные длинные ресницы жены, его сердце дрогнуло. Он вспомнил, что ощущал, когда она обнимала его, когда они лежали вместе, и она была такой нежной, такой уступчивой. Его славная, любимая Брайони. Если бы только он мог уберечь ее от всего этого! Он был готов на что угодно, лишь бы избавить ее от этой боли. Он с радостью принял бы на себя ее несчастье, если бы это было возможно. Но, к сожалению, такой возможности не могло быть.
Когда она пробудится, на нее нападет такая же смертная тоска, какая сейчас владела им. Помимо физической боли, ей приходится страдать от ужасной потери, и он ничем не сможет ей помочь. Ничем, кроме пребывания рядом с ней, чтобы утешать и нежить ее. Совместно они должны как-то справиться с этой мукой. Но он понимал, что им обоим придется нелегко. Эта боль будет преследовать их в течение долгого времени.
Вокруг губ Джима сложилась угрюмая складка. Пальцы, державшие руку Брайони, сжались крепче. Когда она откроет глаза, он будет здесь. Он скажет ей, как сильно любит ее, скажет, что будет любить вечно. Это самое большее, что он может сделать. Даже — единственное.
