Патриция Райс - Желание и честь
К тому же она умна, своенравна и изобретательна. Гэвин не мог понять, с какой целью она прячется в его доме и сводит его с ума. Но он догадывался, что это как-то связано с леди Бланш.
Он услышал, как в кабинете что-то стукнуло. Должно быть, она уже проснулась. Она может покалечиться, если будет продолжать свои попытки освободиться. Он должен пойти туда и, преодолев ее коварные уловки, заставить ее признаться. Но если он войдет, она увидит его лицо. Только немногие видели его – полуслепая Матильда и его кузины, но у них была железная выдержка. Он не имел права ожидать того же от незнакомки.
Он мог бы надеть плащ с капюшоном, но, черт подери, он был в своем доме. Он носил плащ в холодную погоду, а дни становились все теплее. И он не хотел появиться перед ней в костюме чудовища, прячущего свое лицо. Если она увидит его шрамы и разразится криками ужаса, это доставит ему удовольствие – он отомстит ей за то, что она пугала по ночам его слуг.
С этой коварной мыслью Гэвин отпер дверь и вошел в кабинет.
Она уже освободила обе руки и, лежа на полу, придавленная креслом, пыталась развязать веревки на ногах. Упав вместе с креслом, она должна была быть вся в синяках и кричать от боли. Но она подняла глаза на Гэвина, вернее, на ту часть его тела, которую могла увидеть из своего положения, то есть на его колени, и разразилась потоком невообразимых оскорблений, характеризовавших его предков как помесь гнусных насекомых с мерзкими крысами. Гэвин никогда еще не слышал, чтобы кто-то ругался с такой изобретательностью, не употребляя при этом ни одного бранного слова.
Он терпеливо выслушал ее тираду и, взявшись за спинку кресла, сказал:
– Держитесь, я подниму вас.
Она тихо выругалась, но ухватилась за подлокотники. Подняв кресло, Гэвин остался стоять позади, чтобы она не увидела его лица. Во всех комнатах шторы были задернуты, и в них царил полумрак. Да она могла просто и не смотреть на него, как это делали слуги. Но Гэвин, не щадя себя, подошел к окну и раздвинул шторы.
– Если вы попытаетесь убежать, я поймаю вас, – спокойно предупредил он, чувствуя, как солнечные лучи согревают его лицо.
– Я не убегу. У меня ноги онемели. Вы уже навестили Бланш? Она будет беспокоиться, если я не зайду к ней.
Услышав в ее голосе тревогу, он повернулся и неожиданно обнаружил, что она с любопытством смотрит на него. Внутренне сжавшись, он ждал, когда она хорошенько его рассмотрит и закричит от ужаса. Но глаза его прелестной пленницы лишь чуть расширились, и она повернула голову так, чтобы свет не мешал ей разглядывать его лицо.
– А я-то не понимала, милорд, почему вы так усердно прятались, и ожидала увидеть безобразного урода. Я разочарована. У вас всего лишь следы от рапиры. А рисунок этих шрамов что-нибудь обозначает?
Он раздраженно сжал в кулаке истлевшую штору и резким движением сорвал ее с карниза. Утреннее солнце залило комнату.
За его спиной послышался насмешливый голос:
– Прекрасно, милорд. Теперь на очереди канделябры? Или вы их уже продали?
Гэвину захотелось зарычать и сорвать еще одну штору. Он был готов на все, чтобы только заставить ее трястись от страха. Он умел это делать. Даже слуги старались не попадаться ему на глаза. Кроме Матильды, конечно. Но он чувствовал, что ему пришлось бы прибегнуть к физическому воздействию, чтобы испугать эту женщину.
Поэтому Гэвин повернулся к ней и изобразил злобную улыбку. Он знал, как зловеща эта улыбка. У него на одной щеке был поврежден мускул, и злобно-насмешливое выражение его лица заставляло людей отводить взгляд.
– Доброе утро, – вкрадчивым тоном произнес он. Может, она подумает, что он собирается съесть ее на завтрак?
Она продолжала развязывать веревки на ногах.
– Рада, что вы так считаете. Я голодна. Боюсь, что моим обедом вчера насладились крысы, – пробурчала она.
Он испытал непреодолимое желание рассмеяться. В последнее время даже Майклу не удавалось его рассмешить. Он не мог расслабиться и засмеяться от души. И вообще не помнил, когда он в последний раз смеялся. И сейчас не будет.
– Благодаря вам у нас нет крыс. Я положил конец этим вымыслам. Если вы действительно беспокоитесь о леди Бланш, то можете позавтракать с ней, а я тем временем подумаю, что делать с вами дальше.
– Что бы вы ни делали или ни говорили, вы не заставите ее выйти за вас замуж, – как бы, между прочим, заметила она, растирая лодыжки. – Так что, если вы это задумали, вам придется отказаться от ваших планов и отпустить нас.
Когда он ответил, в его голосе звучала насмешка:
– Да уезжайте, ради Бога! Это место, как вы, может быть, заметили, не приспособлено к приему гостей.
Она подняла голову, и он увидел, как вспыхнули ее щеки. Черт, такого изящного носика он еще никогда не встречал. Как и черных длинных ресниц, загибавшихся почти до бровей. Ему захотелось лизнуть ее щеку, попробовать на вкус и укусить. И ему хотелось не только этого. Но лишь продажные шлюхи позволили бы ему то, что ему хотелось сейчас сделать с Диллиан, а он никогда не покупал их.
– До сих пор ваше гостеприимство было восхитительным, – ответила она с едкой иронией, еще сильнее возбудившей его. – Особое удовольствие вы мне доставили, привязав к креслу. А сейчас я хотела бы привести себя в порядок. Буду счастлива, встретиться с вами в комнате Бланш.
«У этой чертовой девки больше храбрости, чем здравого смысла», – подумал Гэвин. Он с интересом наблюдал, как она встала и тут же чуть не упала. Она ухватилась за спинку кресла, с трудом удержавшись на ногах. Вероятно, ей было чертовски больно, сообразил он. Он мог бы отнести ее наверх, но ни за что не сделает этого. Лучше ему этого не делать.
– Я скажу леди Бланш, что вы сейчас придете. – Он повернулся и вышел за дверь.
Диллиан упала в кресло и, подняв ногу, стала растирать ее, проклиная это грязное животное, оставившее ее здесь, несмотря на ее страдания. Ей следовало бы назло ему снова исчезнуть. У нее возникло смутное подозрение, будто он надеется, что она так и сделает.
Она все еще видела перед собой гордого маркиза, стоявшего у окна так, чтобы она могла заметить шрамы на его лице. Он был высокого роста, свободная одежда подчеркивала грациозность и аристократичность его худощавого тела. Широкие плечи говорили о силе, которую она накануне испытала на себе. Этот маркиз не чуждался физического труда. Он не развил бы такую мускулатуру, прячась по темным углам.
Глубоко посаженные красивые глаза и аристократический нос могли бы украсить даже женщину. Сильный подбородок и черные, как сажа, брови наверняка заставляли трепетать их сердца. Необычная красота маркиза едва ли оставляла женщин равнодушными. Шрамы добавили его лицу мужественности и лишь украсили его. В юности, вероятно, он был одним из красивых олухов, которые были убеждены, что их привлекательная внешность покорит весь мир.
