Елена Богатырева - Ночная княгиня
Но теперь близилась весна, и печь, которую Марфа топила с раннего утра, приятно нагревала комнату. Арсений приложил руку к стене. Стена была совершенно холодной. Он прислушался. За стеной стояла полная тишина, хотя вторые петухи уже пропели. Арсений как был в нижних штанах, не одеваясь, вскочил и стал шарить по стене руками, надеясь, что вот-вот отыщется теплый уголок. Стена оставалась безжизненной, и внутри у него все похолодело. На негнущихся ногах он прошел по коридору и заглянул в кухню. Никого. Арсений растолкал Никитку, спавшего на софе в сенях, приложил к губам палец, повел за собой. По дороге всучил тому метлу на толстой палке, попавшуюся на глаза. Толкнул дверь в комнату Марфы и Саши. Дверь оказалась запертой.
Арсений навалился на дверь, та поддалась его мощному телу, как яичная скорлупка. Ввалившись в комнату, Арсений и Никитка замерли на пороге. Марфа в одной сорочке сидела на кровати, широко расставив колени. Лицо ее было синим и раздутым, язык свисал чуть ли не до груди. Никитка завопил, Арсений подошел к Сашиной двери и, беспомощно всхлипнув, осипшим голосом позвал: «Сынок…» Дверь тут же поддалась, и показалась голова Сашки, пытающегося выглянуть за стенку.
Арсений, разразившись слезами, не дал ему высунуться, втолкнул назад, бросился обнимать… Сашка тоже плакал, обнимал отца и все спрашивал: «Что с ней? Ну что там с ней? Что он с ней сделал?» Потом Саша рассказал следователю про шум, про глухие звуки борьбы, про стон и хрипы. Но о том, что было позже, рассказывать не стал. Отец велел молчать…
Теперь, почти через десять лет, вернувшись из-за границы, когда он снова прочно стоял на ногах и собирался жить широко, ему не хватало Гели. Десятки женщин, за эти годы любивших его, служивших ему, не могли заменить погибшей красавицы-цыганки. Ни богатые знатные дамы в шелках и кружевах, ни здоровые деревенские девки. Он мечтал забыться и лишь сильнее чувствовал боль.
Но Геля успела оставить ему сына. Ее кровь текла в жилах мальчика. Со временем он мог бы стать ему другом и первым помощником. Ведь не на кого больше положиться в этом предательском мире.
Дом князя казался неприступным только для новичка. Глупые собаки, чуявшие зайца за версту, проглатывали куски мяса, которые он бросал через забор, не успевая уловить чужеродный запах мышьяка. Мужиковатая баба, которой кривой цербер доверил охранять мальчика, была полной идиоткой, сомлела сразу же от его грубой ласки и чуть ли не в ту же ночь распахнула для него окно.
Он не хотел ее убивать. К чему лишний грех на душу? Только она, дура, не захотела выпить его снотворных пилюль и вдруг сделалась подозрительной, когда он спросил, кто там, в соседней комнатушке. Еще минута и — кто знает? — не заголосила бы эта идиотка на весь дом. Она, поди, и воздух набрала в легкие… Шелковый шнур, не одну душу отправивший на тот свет в Литовском королевстве, пришелся весьма кстати.
Но вот тут-то случилось то, чего он вовсе не ожидал. В двери, что вела в комнату мальчика, что-то щелкнуло, и когда он попытался отворить ее, она не поддалась. Закрылся, испугался. Сломать дверь бесшумно вряд ли бы удалось. Он присел на корточки и принялся тихо, шепотом уговаривать: «Открой, сынок. Я твой отец. Я настоящий твой отец. Неужели ты думаешь, что этот кривой урод? Нет же, я! Я так долго искал тебя. Открой мне, сынок. Посмотри на меня. Уйдем со мной. Я отведу тебя к маме…»
Сашка столько раз просыпался потом в холодном поту, слыша во сне этот вкрадчивый голос: «Я так долго искал тебя. Открой, сынок. Посмотри на меня…» Во сне он каждый раз подходил к запертой двери, открывал ее и просыпался от ужаса в слезах…
Следствие на основании свидетельств домочадцев пришло к выводу, что лихой человек взобрался в окно и удавил девицу Марфу Каравай тридцати двух лет от роду. Поговаривали о бежавшем каторжнике, о бунтарях, коих теперь развелось везде, что мух, о нечистой силе.
Арсений снова пришел к Николаю просить об отъезде. Он собирался говорить резко, но князь встретил его на редкость благодушно и тут же согласился на отъезд, поставив, однако, и свои условия…
Налимов старел. Нежные черты его лица увядали по-женски скоро, и еще до сорока он стал похож на старуху. Тонкие губы вечно поджаты, нос заострился и придавал ему сходство с хищной птицей. Его романы «на стороне» с появлением Сашки Арсена почти не трогали. Однако князь не представлял больше интереса для случайных залетных юнцов, в основном армейских, и ожидать ласки от кого-нибудь, кроме Арсения, ему не приходилось. Поэтому с каждой новой морщинкой, с каждым годом присутствие мальчика в доме тяготило и раздражало его. Изволь ждать, пока этот щегол уснет, и только потом предавайся своим утехам. Арсений жестко стоял на этом правиле, страшно боялся выдать сыну тайну их любви.
Старость бередила страсть — последнюю, безнадежную, неутолимую. Николай давно подумывал, куда бы сбагрить мальчишку, чтобы не мешал ему. Собственно, утруждать себя раздумьями не было нужды. Сашка с восторгом взирал на военных, бывавших у князя в гостях, бредил военной службой. Все данные позволяли ему занять подобающее место в строю. Мальчик был рослый и крепкий. Оставалось решить, куда его направить и под какой фамилией.
Арсений сначала чуть не взвыл от условия князя — в столице отправить мальчика в полк. Налимов, хитро сощурившись, предложил выспросить у Саши, что он думает по этому поводу, и, не дав Арсению опомниться, тут же позвал его. Новость привела Сашу в неописуемый восторг. Тогда нареченный отец смягчился, хотя и загрустил сильно.
На следующий день князь переписал завещание, выделив в нем Саше третью часть всех своих капиталов и небольшую деревеньку, выигранную им как-то в карты, — далековато от его владений, в Воронежской области. Деревня называлась Лавровкой, поэтому фамилию Саша получал вполне благозвучную — Лавров. Арсений, сраженный щедростью своего друга и благодетеля, принялся укладывать вещи и исправно ублажать князя по ночам.
Арсению и невдомек было, что, как только дверь за ним закрылась, Налимов разорвал бумаги, приказав нотариусу переписать все, вычеркнув завещанные деньги, и, поразмыслив, оставил все-таки Саше деревню, которая была ему без надобности…
Глава 6
Взаперти (Алиса, 1840–1846)
В Санкт-Петербург въезжали ранним утром. Алисе казалось, что она вовсе не спала в эту торжественную ночь. Предстоящая встреча с бабушкой делала ее почти больной. Она не знала названия нахлынувшим чувствам, потому что никогда раньше не испытывала ничего подобного. Ей чудилось, что сердце в груди у нее раздулось до немыслимых размеров, и если она сделает еще хоть один только вдох, оно непременно лопнет. Ей было необыкновенно весело, но в глазах почему-то стояли слезы, мешавшие лучше разглядеть убогие хижины, мимо которых они проезжали.
