Янтарный след - Елизавета Алексеевна Дворецкая
В дороге Снефрид сошлась со Свенельдом поближе. Они много разговаривали, пока санный обоз проползал по льду реки, а смотреть вокруг было не на что – с обеих сторон заснеженный лес стеной, изредка луга, такие же заснеженные, да кое-где дымы словенских селений. Всех развлечений – обсуждать звериные следы. Ночевали в гостевых домах, нарочно выстроенных для этих объездов еще предками Олава – эти дворы назывались славянским словом «погост», и Снефрид скоро его запомнила. К их прибытию местные жители привозили дрова, сено для лошадей и хлеб для дружины. Откопав из-под снега входную дверь, обычно уже в ранних зимних сумерках, разводили огонь в большом очаге, но промерзший дом натопить не удавалось, и все сидели в теплой одежде, в меховых или овчинных кожухах, в шапках. Дымного тепла хватало ровно настолько, чтобы не замерзнуть во сне. Младшие в дружине – они назывались «отроки» – под началом Снефрид варили кашу, пекли блины и лепешки, если вместо зерна привозили муку. Потом дружина укладывалась спать на помостах, укрывшись верхней одеждой, шкурами, плащами, а отроки, сменяясь, всю ночь поддерживали огонь. Когда лежишь, дым почти не мешает, и Снефрид радовалась этому теплу – уж очень пугал ее холод бескрайних заснеженных просторов. Когда же наступала ночь, она и вовсе казалась себе крохотной искоркой, затерянной в бездне.
Дани пока не собирали: Свенельд объяснил, что они этим же путем поедут обратно, поэтому таскать с собой груз в обе стороны нет смысла. Дань с этих мест заберут на обратном пути, а пока он только встречался с местными старейшинами и расспрашивал, все ли хорошо, каков был урожай, сколько у каждого нынче «дымов». Через пять переходов устраивали дневку: на один день оставались в очередном погосте. Часть дружины отправлялась на лов, остальные топили выстроенную здесь же баню. Баня была единственным местом, где один раз в шесть дней можно было раздеться и отогреться как следует. С лова привозили крупную дичь: лося, оленя, несколько кабанов. Этого мяса обычно хватало до следующей дневки, благо зимой оно не портилось.
Вот так дружина продвигалась вперед день за днем. Снефрид уже казалось, что она всю жизнь едет на санях среди молчаливых зимних лесов, что они уже давно в Ётунхейме, а обратный путь к живым людям потерян… Но через дней двенадцать или тринадцать они достигли того места, где с Мсты перебирались на другую реку, еще восточнее. Перед этим переходом была последняя дневка, а потом проводники из местных повели санный обоз через лес. Русло реки больше не служило дорогой, идти приходилось по вырубке. Сначала шел конный отряд – Свенельд взял с собой три десятка лошадей, кроме обозных, – и притаптывал нетронутый снег, потом обоз. На этом пути стояли два погоста, и на русло Мологи вышли только к концу третьего дня. За это время не встретили ни одного селения: говорили, что здесь много озер и болот, проходимых только зимой.
Выйдя на Мологу, тут же сошли на ее восточный приток под названием Ратыня. Здесь в первом же погосте задержались на день: начался сбор, поскольку возвращаться обоз будет другим путем – по самой Мологе, которая отсюда текла на север и делала большую петлю.
– Сегодня увижу Ратолюба, – шепнул Свенельд утром, пока все ели кашу. – Это уже его гнездо.
После завтрака дружина разъехалась: по отряду в каждое из окрестных селений. Часть, как обычно, отправилась на охоту, Снефрид осталась надзирать за отроками, готовящими дрова для бани: кто возвращался, сразу отправлялся туда.
Свенельд вернулся среди дня. Сначала выгружали из саней мешки со шкурками – здесь брали дань куницами, бобрами, зимними серыми белками, лисами, – потом пошли в баню. Свенельд держался как всегда, а Снефрид с нетерпением выжидала случая с ним пошептаться. Приехали ловцы, привезли лося, все устремились во двор разделывать тушу, и тогда Свенельд подсел к Снефрид в дальнем углу, где их никто не слышал.
– Видел я Ратолюба, – тихо начал он. – Спрашивал о Тихонраве. Старик упрямится. Говорит, дочь его давно замужем за хорошим человеком, а мы, русы, ее обидели, из дома выгнали, больше нам до нее дела нет.
– Ты спрашивал о ребенке?
– Спрашивал. Старик говорит: князю вашему весть послали, он был к ней глух, стало быть, нет у него тут никакого сына. Я уж и так, и этак, и серебро ему совал – не хочет говорить. Обиделся крепко. Дочь его брали «водимой женой», «даром и словом» по-нашему, а потом, дескать, выгнали, будто наложницу надоевшую…
– Ты предлагал ей дары в возмещение обиды?
– Как конунг велел. Предлагал. Старик отказывается – не надо нам, мол. Они тоже гордые. А сильно нажимать я не стал. Долго тут сидеть мы не можем, у нас вон еще какой путь, не обыскивать же все пять весей. Что делать будем?
– Ты говорил, у тебя здесь есть знакомые, кто ходил с вами в поход?
– Я просил повидаться, да старик сказал, на лову они.
Свенельд вопросительно взглянул Снефрид в глаза: он сделал все, что мог, и передавал власть ей.
– Ты знаешь ее в лицо?
– Видел, но помню плохо. Она у нас лет пять жила, но я тогда был отрок, что мне до нее? На пиры меня еще тогда не приглашали, на супредки я не ходил. Да и она с тех пор изменилась. Может, узнаю, может, нет…
– Тогда подожди. – Снефрид встала и взяла большой платок, которым покрывалась поверх чепчика и шубы.
– Ты куда? – Свенельд сидя взял ее за руку.
– Мне нужно повидаться с моим спе-альвом. Если он услышит меня здесь! Если нет… будет сложнее.
– Далеко собралась?
– Куда-нибудь, где нет людей.
– Я пойду с тобой? – Свенельд тоже встал, и это было скорее утверждение, чем вопрос. – Там темнеет уже.
– Боишься, меня волки съедят? Н-ну, пойдем, – поколебавшись, согласилась Снефрид.
Альв покажется постороннему человеку, только если сам захочет, так что Свенельд их свиданию не помешает. Его присутствие даже подкрепляло дух Снефрид – уж очень она боялась, что в Гардах ее покровитель не отзовется. И что тогда?
Они вышли со двора погоста и немного углубились в лес – так, чтобы не потерять тын из виду. Да и снег, по колено глубиной, не позволял особенно далеко заходить. Глядя в небо меж заснеженных еловых лап, Снефрид начала:
Мой милый живет на высоких ветрах,
Мой милый летает на черных крылах,
В небесном чертоге ты, я – на земле,
Зову
