Синтия Хэррод-Иглз - Флёр
— Какой вы себе здесь устроили уютный уголок! — сказал он суетящимся вокруг него женщинам. — Разве может он сравниться с нашим поместьем в Курном или тем то ли собором, то ли домом в Санкт-Петербурге! Когда проводишь столько времени на бивуаках, начинаешь больше ценить домашний уют! А какое удовольствие доставляет вид женского платья! Как же мне хотелось увидеть рядом с собой милое лицо! Я даже полюбил свою лошадь. По крайней мере от нее не так разит, как от моих боевых товарищей!
— Да прекрати ты нести чепуху! — оборвала его Людмила, протягивая ему рюмку водки. — Расскажи нам, что происходит.
— Подожди, Милочка. Может быть, Петр голоден? До обеда еще далеко, но у нас есть хлеб и мясо.
— Мясо? Не колбаса? Боже, Флер, как я люблю тебя! Ты выйдешь за меня замуж? Конечно мясо, и конечно хлеб, если вы не имеете ничего против. И если ты, Милочка моя, сумеешь отыскать одну из сигар моего высокоумного братца, то счастливее меня не будет никого на свете. Просто умираю без табака. Между прочим, а где он сам?
Женщины, выполнив все его желания, снова устроились рядом с ним. Флер села в кресло напротив, а Милочка расположилась прямо на полу. Она, подтянув колени, обхватила их обеими руками, собачки тут же растянулись подле нее, повернув брюшко к пылающему огню.
— Ты был в сражении? — спросила она.
— Да, пришлось, разрази меня гром!
— Ну и что? Кто победил? У всех наготове своя версия.
— Чему здесь удивляться? Каждый вел свой бой. Можно сказать, что мы ее проиграли. Мы не достигли поставленной цели, и нас оттеснили назад, и если бы не Владимирский полк, прикрывший наш отход, то нас разбили бы наголову. Мы понесли тяжелые потери — не думаю, чтобы кто-то преувеличивал их.
Закусывая хлебом с холодной говядиной, он рассказал им все, что ему было известно об исходе битвы. Ночью накануне лил дождь, настоящий ливень, и они заняли свои позиции в темноте, еще до рассвета, надеясь, что конные дозорные противника не будут столь проворны после такой сырой, отвратительной ночи. Это был один из тех холодных, промозглых, серых ноябрьских дней, когда облака опускаются так низко, что цепляются за вершины холмов, словно туман.
Местность, где проходило сражение, была пересеченной, с обрывистыми оврагами и скалистыми выступами, кое-где поросшая лесом, кустарником и обыкновенным утесником. Из-за густого тумана было не только трудно маневрировать крупными частями, но даже собрать их в одном месте для удара, а русское командование, по-видимому, этого, не учло. Сражение быстро перешло в рукопашные схватки, разрозненные, стычки, что сводило на нет преимущество русских в живой силе.
Связь в таких условиях поддерживать почти невозможно. Никто не знал, где в данный момент кто находится, что происходит вокруг и что дальше делать. Людские фигуры внезапно появлялись из сырого, мглистого тумана, поднимали стрельбу и тут же снова исчезали за его густой пеленой. Группы солдат, потерявших свою часть, брели, спотыкаясь, в этом тумане — пальцы рук у них окоченели и покраснели, противная влага стекала с их носов. Они с ужасом ожидали, что за каждым кустом укрылся враг.
— Были слышны выстрелы орудий, но никак нельзя было разобрать, откуда доносился гул. Знаете, как отражаются эхом в тумане орудийные залпы? Каждую минуту мы думали, что вот-вот туман рассеется и мы очутимся перед вражеской батареей, станем для них отменной целью, так как укрыться от огня было негде.
Общей сумятице способствовал и дым от пушек, как и тот факт, что англичане впервые дрались в шинелях. Они у них тоже серого цвета, и их никак нельзя отличить от наших солдат, — пока они не подойдут на опасно близкое расстояние. Не знакомые всем красные мундиры, по которым удобно стрелять, — нет, перед выстрелом приходилось чуть ли не кричать — кто это, свой или враг?
Он протянул стакан Флер, чтобы ему налили снова.
— Ну и что теперь будет? — спросила Людмила.
— Нужно похоронить убитых, — ответил Петр. — Наши потери просто ужасны — двенадцать тысяч человек, по моим подсчетам, почти все наши полковые и батальонные командиры. И только одному Богу известно, сколько там полегло старших офицеров. Под каждым кустом лежит по трупу, а на позициях батарей люди валяются кучами, — один на другом. Но что будет дальше? Кто знает? Меншиков сегодня утром признался, что не в состоянии уничтожить противника, если только в этом ему не поможет жестокая русская зима. Нам не хватает снаряжения, одежды, у нас нет провианта. И вряд ли удастся получить подкрепления до наступления весны, а моральный дух в армии достиг самой низкой отметки. Если бы не матросы и их офицеры, нам вообще не удалось бы удержать Севастополь.
— Ах, Петя, значит, мы обречены?
Бросив на Людмилу прямой взгляд, он мрачновато улыбнулся.
— Обречены? Боже праведный, нет, моя маленькая, отнюдь. Мы будем просто тихо сидеть и наблюдать, что происходит. К тому же если дойдет до этого, то чем мы рискуем? Если нас заставят сдать Севастополь, если союзники выиграют войну, что из этого? Между нашими монархами будет заключен мирный договор, и все отправятся по домам. В конце концов, какая разница? Когда события приходят к такому финалу, начинаешь понимать, как все это глупо.
Флер знала, что Петр прав. Она думала о Ричарде, о Бруке, о солдатах в каземате, которых недавно увели, о тех, кто умер у нее на глазах и чьи страдания ежедневно видела в лазарете. Ее охватило такое отчаяние, такая безнадежность, что захотелось лечь ничком и расплакаться. Для чего это делают мужчины? Она вспомнила свой вопрос и ответ Кирова, чтобы наполнить жизнь смыслом. Боже, как жалко их! Однако как это завораживает — мечты о воинской славе, храбрости и прекрасной благородной смерти на поле боя.
В гостиной воцарилась тишина. В эту минуту вошел Карев. Он вернулся рано.
— Вижу, вы прекрасно устроились, — сказал он с порога.
— Сережа! Ты ли это? — Петр встал со своего места и, протянув к брату руки, пошел навстречу с довольным и радостным видом. — Прошу принять мои поздравления по поводу нового назначения! Наслышан о твоем подходе к распределению припасов…
— Уже успел? Сколько же мошенников в армии, — пожаловался Карев с кислой улыбкой. — Если сам Меншиков относится терпимо к коррупции среди поставщиков, даже поощряет их в этом, то на что я надеюсь со своим новым подходом, да и вообще — нужен ли он?
— Видишь ли, я ничего дурного о тебе не слыхал — одни похвалы, — решительно произнес Петр. — И я ужасно рад снова видеть тебя в военной форме.
Карев окинул его критическим взглядом.
— От тебя разит, как от турецкого носильщика. Насколько я понимаю, ты принимал участие в сражении?
