Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 1
Юнилла оставила его на какое-то время в покое, и о ней не было ни слуху ни духу до самой весны третьего года правления Веспасиана, когда к Марку Юлиану внезапно прибыли гонцы из Дворца, требуя, чтобы он срочно явился для личной беседы к Императору. Причина подобного спешного вызова была довольно загадочна. Марк никак не мог взять в толк, зачем он вдруг понадобился Веспасиану. Торопливо собираясь, он лихорадочно размышлял.
Неужели Вейенто уже начал строить козни против него? Потому что Вейенто действительно получил в конце концов разрешение вернуться в Рим прошлой осенью. В тот день, когда он вернулся, Марк встретил на улице Юниллу — она держала путь в свою виллу, находящуюся на берегу моря, в окружении столь многочисленной свиты, что вся процессия перекрыла движение на улице примерно на час. Юнилла откинула занавеску в своих носилках и, перегнувшись через поручень, многозначительно кивнула ему с самодовольной улыбкой, а затем указала рукой на себя, давая ему понять, что возвращение Вейенто — ее рук дело.
Или, может быть, Император вызывал его к себе, чтобы сделать выговор? Потому что он упорно избегал любых должностей в Сенате и постоянно отказывался от предлагаемых ему постов. Все свое время и силы он отдавал работе, связанной с созданием Академии. А, может быть, Веспасиан просто хочет выразить свои соболезнования по поводу смерти его жены? Прогнав от себя Юниллу, Марк Юлиан женился во второй раз, зная, что дух его отца не успокоится, пока у сына не появятся дети — продолжатели рода. С Клавдией Валерией он прожил всего лишь год, этот союз не был отмечен страстью, но зато проникнут добротой и какой-то обоюдной грустью. Она умерла сразу после родов, а их младенец — девочка — скончался вскоре после смерти матери. Ходили слухи, что это Юнилла убила Клавдию Валерию, подослав к ней повитуху, которая пользовалась при уходе за роженицей простынями, снятыми с умерших от лихорадки людей. Но к этому времени об Юнилле уже рассказывали такие небылицы, что Марк не верил и половине ходивших о ней жутких слухов.
Ощущение загадочности этого неожиданного вызова во Дворец возросло, когда главный распорядитель ввел Марка не в обычный зал для аудиенций, а в простой скромный кабинет, смежный с теми комнатами, где работали имперские архитекторы и инженеры, и где сам Император проводил много времени, вникая в проекты многочисленных новых построек, инициатором которых был он сам. Кабинет был маленький, без окон, с голыми стенами, обставленный очень просто — в нем не было ничего кроме грубых деревянных скамеек и большого рабочего стола, на котором стояли чернильницы и лежали в беспорядке линейки, планы зданий и карты.
Несколько минут казалось, что Император забыл о присутствии Марка Аррия Юлиана — так он был погружен в развернутые перед ним планы и чертежи, делая какие-то пометки и задумчиво хмуря лоб. Он сравнивал сметы расходов, что-то подсчитывал и прикидывал. Одет Император был очень скромно — в тунику из грубой некрашеной шерсти, и имел облик крепко сбитого селянина-земледельца, кем, впрочем, всегда считал себя и демонстративно гордился этим. У него было довольно приятное лицо человека, много пережившего в своей жизни. Черты его лица были нечеткими, несколько смазанными, как в заготовке из глины, еще не доведенной рукою мастера до совершенства. Его руки, лишенные колец и браслетов, были руками земледельца, привыкшими к земле и навозу и не пренебрегающими трудом. Он был упорен, цепок и упрям, словно корни столетнего дуба, но одновременно обладал добродушием, смягчавшим это упрямство. Для человека, находящегося на вершине власти, он был поразительно необидчив: однажды, когда его носилки проносили сквозь толпу, один босоногий философ прокричал в его адрес столь непристойное оскорбление, что от него, пожалуй, покраснел бы и погонщик мулов, — единственным же наказанием со стороны Веспасиана за эту дерзость явилось еще более площадное ругательство в адрес философа.
— Юлиан? Прекрасно! — голос Императора всегда звучал бодро и добродушно вне зависимости от самых суровых обстоятельств. Марк Юлиан отвесил низкий поклон и поприветствовал его с перечислением всех титулов. Веспасиан слушал, нетерпеливо кивая, а затем вернулся к изучению плана, подозвав жестом Марка Юлиана подойти поближе к столу.
— Я вынужден посвятить тебя в одну не совсем приятную тайну, касающуюся моей семьи, — веселым тоном заявил Веспасиан. — Но прежде чем я сделаю это и неизбежно упаду в твоих глазах довольно низко, подойди-ка сюда и посмотри на мой замысел! Знаю, знаю, что говорят обо мне болтуны в застольях: он не умеет держать в руках своих сыновей, зато умеет строить на века.
Марк Юлиан любезно улыбнулся словам Императора и повиновался. Подойдя к столу и склонившись над чертежом, он начал разбирать вычерченную опытной рукой мастера сеть разноцветных линий, образовывавших треугольники, которые обозначали лестничные марши, здесь же он разглядел проходы, а в центре чертежа располагалось чистое пространство, к которому сбегались все основные линии, — это была арена. Марк сразу же понял, что было изображено на этом чертеже: перед ним находился самый любимый проект Веспасиана, воплощение которого он мечтал увидеть еще при своей жизни, — первый городской каменный амфитеатр. Его строительство уже началось на том месте, где Нерон в свое время устроил большой пруд для своих увеселительных лодок. Этот амфитеатр предполагалось назвать Колизеем — от слова «колосс», огромного изваяния Нерона, возвышавшегося поблизости. Рядом с этим колоссом ранее находился огромный Золотой Дом Нерона, который разрушили во время гражданской войны. Марк Юлиан воочию представил себе грандиозный вид этого сооружения и даже содрогнулся от величественного видения тяжеловесной каменной массы.
Сердце его стеснило недоброе предчувствие, как будто он услышал вблизи одинокий волчий вой. Любимое детище Веспасиана будет проглатывать целые народы, реки крови прольются на этой арене. На один краткий миг в сознании его будто вспыхнула молния, и он отчетливо осознал, что в этом городе слепцов он — единственный зрячий человек, хорошо видящий недалекое будущее. Во всяком случае он ясно видел мрачную гибельную тень, отбрасываемую этой грандиозной постройкой на события грядущего.
— Это будет дворец для простого народа! — проговорил Император с добродушной улыбкой родителя, довольного своим детищем. — Но я позвал тебя сюда вовсе не за тем, чтобы похваляться своими замыслами!
И Веспасиан махнул своему секретарю-египтянину, приказывая тому удалиться и оставить его наедине с Марком Юлианом.
