Екатерина Мурашова - Танец с огнем
Атя была грязна до последней степени, и от нее неприятно пахло. Платье превратилось в лохмотья, волосы давно нечесаны и свалялись, на щеке – глубокая, еще не закрывшаяся царапина. Глаза – живо сияют.
Он счел за лучшее два раза раздельно и подробно (она потребовала повторить) описать месторасположение пансиона, в котором учился Борис. Она с прилежностью лучшей ученицы повторила вслух. Лезвие ножа щекотало шею.
– Алекс, что здесь происходит?!! – воскликнула Юлия, появляясь на пороге. – Я услышала твой голос, решила, что ты так странно разговариваешь во сне… Но… У нее что – нож?!
Увидев Юлию, Атя с ловкостью древесного зверька отпрыгнула в сторону, скатилась с кровати, присела в кресле на корточки и выставила перед собой нож, совершая его острием медленные, приблизительно круговые движения (гипнотический прием, принятый в трущобных драках для отвлечения внимания противника):
– Ты не волнуйся, и главное – не кричи, – скороговоркой сказала она. – Он целый совсем, я его нимало не покоцала. Мне просто про Ботьку надо было узнать быстрее и наверняка, а теперь я уйду.
– Куда ты пойдешь? – спросил слегка пришедший в себя Александр. – Туда, где сейчас находится Борис, надо почти сутки на поезде ехать… Анна, послушай меня…
– Это ничего, ничего… Я доберусь непременно… Потом, как Ботьку вызволю, мы пойдем по миру Люшику искать. А найдем, так я буду Оле платья стирать, а Кашпареку сапоги чистить, лишь бы они нас с собой хоть кем взяли. Здесь-то, как ты поселился, душа ушла… Деда Корнея только жалко, но он старый слишком, чтобы в людях ходить… И Капку тоже жаль – гувернантки эти из нее живо кашпарекову куклу смастрячат, но тут ничего не сделаешь – она твоя дочь по крови, ты хозяин… А мы с Ботькой – свободные…
Он дал ей уйти. Осуждая себя и стараясь забыть, что Ате всего девять или десять лет.
Не ради себя, ради Юлии… Ради ее спокойствия…
Юлия даже не стала обсуждать с ним этот дикий эпизод. Только поджимала губы и молча качала головой, как будто в чем-то убеждала сама себя.
Но он уже лучше понимал ее и умел отвлечь, не пугался ее отчужденности почти до обморока и немоты, как было в отрочестве и юности. Он знал доподлинно: ей нравилось слушать о том, как он ее любит. Сидеть на скамеечке у ее ног, целовать руки, перебирать пальцы. Все насквозь из средневековых романов. Сдерживая усмешку, думал: если бы он, говоря изысканные комплименты, наигрывал при этом на лютне, ей бы понравилось еще больше. Александр подозревал, что в постели Юлия холодна (странно, если б оказалось иначе) и не торопил события. Он был историком по самоощущению, мыслил длительными промежутками времени, и его все устраивало. Единственное, что мешало его любовной идиллии: в Синих Ключах ему периодически приходилось гнать от себя воспоминания о тех ночах, когда Люба торопилась заполучить от него ребенка, который унаследовал бы поместье.
В общем и целом у него все получалось.
Юлия понемногу оттаивала.
Громкие и какие-то дикие звуки, доносящиеся со двора, прервали лирическую сцену. Может ли быть покой в этом доме?!
Разом, на разные голоса лаяли все собаки. Визжала откуда-то вновь появившаяся Атя. Нечленораздельно голосил кто-то из женщин. Ржала лошадь. Трагически выл запертый наверху Трезорка – он уже не мог сам спускаться по лестнице, но явно хотел сделать это и принять участие в происходящих событиях.
Александр вскочил и подошел к окну.
– Что там происходит? – спросила его Юлия и тут же добавила. – Мне кажется, я знаю…
Гувернантки, применив метод опроса населения усадьбы, сориентировались довольно быстро. Причесали Капочку, повязали ей волосы розовой лентой, переодели в чистые панталончики и шелковое платье на кокетке. Дали последние указания и представили родителям.
– Bonjour, la maman! – обратилась Капочка к Любовь Николаевне и сделала книксен. Nous sommes contents de vous voir. Comment passait votre voyage? (Здравствуйте, матушка! Мы все рады вас видеть. Как проходило ваше путешествие? – фр.)
– Что это за чучело на веревочках? – спросила Люша. – Неужели моя дочь? Кашпарекова кукла выглядит куда живее… Капа, где Груня? Зачем ты ее отпустила?
Мгновенная пауза. Потом бесстрастное личико ребенка некрасиво скривилось:
– Я не хотела. Она сама ушла, сказала: так надо! И Агафона унесла – а он такой хорошенький! И Атя с Ботей уехали… А потом приехали эти… – Капочка указала на гувернанток, а потом присела на корточки и разрыдалась так горько, что панталоны намокли. Один из псов подошел к девочке сзади и стал внимательно нюхать.
– Пф-ф! – хором сказали гувернантки. – Пошел вон!
– Сами идите отсюда, – спокойно сказала Люша, потрепала пса по загривку, подняла Капочку на руки и прижала к себе. Девочка всхлипнула и положила головку на плечо матери. Их кудри – черные и каштановые – перемешались.
– Люшика, обещай, что мы сразу же за Ботькой поедем! Обещай! Завтра же! – теребила Люшу все еще грязная Атя. – Он глупее меня, если сбежит тоже, пропадет по жизни совсем… Люшика! Завтра!
– Отчего не сегодня? Поехали прямо сейчас, – усмехнулась Люша. – Запрягать?
Атя немного смутилась.
– Ну, ты же наверное, устала, поспать хочешь. А я – голодная…
– Тогда – марш к Лукерье!
– Лукерья, голубушка, как я кушать хочу! – с визгом ворвалась на кухню Атя. – Если бы ты знала, как я мечтала о твоих пирожках! И киселе! И супе щавелевом с яичком! А чем нас в пансионе кормили! Одной перловкой, хлебом и еще компот из ревеня – без сахара! И масла не давали – считалось, что мы его добровольно пожертвовали бедным детям… Ой, я сейчас умру от одного запаха! Лукерьюшка, есть хочу!
Все верящие в существование рая по-разному представляют себе райскую музыку. Для воина это – звук боевого рога, для матери – смех ее ребенка, для влюбленного юноши – песня его возлюбленной. Для Лукерьи райской музыкой всегда оставался клич: «Есть хочу!»
Разрыдавшись от жалости и умиления, она сгребла худышку-Атю в свои объятия, обцеловала, усадила на лавку и принялась быстро выставлять перед ней все подряд, в количестве, способном досыта накормить взвод солдат после дневного перехода. Атя поблескивала беличьими глазками и, не в силах выбрать и остановиться, таскала то из одной, то из другой, то из третьей тарелки, миски, горшочка…
– Любовь Николаевна… Люба, нам нужно поговорить!
Он схватил ее за руку. Она вырвалась, но остановилась в двух шагах.
– Вы уверены? Мне казалось, мы все сказали друг другу на Сережином празднике.
