Анн Голон - Триумф Анжелики
Анжелика обняла его и прижала к сердцу.
— Да, ты тоже, сынок, мой милый компаньон. Ты будешь стоять рядом и помогать мне принимать вождя Пяти Наций. Держи свою руку в моей и веди себя, как солдат.
Что еще хотел от нее Уттаке? Невозможно угадать… а, может быть, и ничего не хотел. От него можно было ожидать всего, что угодно.
— Вот и он, — сказал Колен, стоящий позади Анжелики.
Она же не боялась этих воинов с маленькими топориками у пояса. Поскольку они были без мушкетов, она дала знак страже отставить в сторону оружие.
Вожди Пяти Наций остановились в нескольких шагах от ее кресла, освещенные бледным зимним солнцем.
Несмотря на воинственную раскраску, украшения из зубов диких зверей и перья, они выглядели исхудавшими и похожими на голодных волков. Тела были покрыты татуировками. Она не знала, что они провели много месяцев под землей, проходя через гроты и пересекая подземные реки.
Речь Уттаке, несмотря на предупреждение, оказалась короткой. Но хотя он очень тщательно подбирал французские слова, понять его было трудно.
Начал он со своей стычки с Хиатгу.
— Один из нас должен был умереть. Это закон. Но вот мы оба перед тобой, Кава. В нашем бою не было победителя, и не было побежденного. Этот бой ничего не решал. Потому что мы — не враги, и это не война. Это всего лишь пропасть, а мост через нее видит не каждый.
Тикондерога заставил меня увидеть странные вещи. Он заставил меня задуматься о непривычном, это была боль и опасность, но это вело на мост.
Ты — живой ум Тикондероги. Он находится на земле, тяжелый от груза своего знания, а ты бежала вперед, легкая и невидимая. Я это понял, когда увидел вас в Катарунке после пожара. Двоих, объединенных единой силой. Вот об этом и говорила Черная Одежда: «Их нельзя победить, когда они вдвоем. Надо их разлучить».
Когда это Себастьян д'Оржеваль успел объяснить это вождю Пяти Наций?.. Конечно, никогда. Уттаке, видимо, услышал об этом во сне.
— Но Тикондероги нет здесь, а ты собираешься уехать. Я должен идти своей дорогой и не хочу ничего терять. И вот поэтому Хиатгу жив… Вот почему я помиловал его.
Но я должен еще кое-что услышать от тебя. Кава. Ты должна убедить меня, что тот, который умер вчера, не вернется, чтобы нас уничтожить…
— Как ты можешь в этом сомневаться, — спросила она. — Ты, как никто другой, должен быть в этом уверен.
— Голод и поражения ослабили силу моего предвидения. И сколько бы Тикондерога не укреплял мою силу, Хатскон-Онтси разрушал ее.
— Ты говоришь о прошлом. Ты сам отвечаешь на свой вопрос, Уттаке. Нет ни победителя, ни побежденного, потому что нет врагов. Ты съел его сердце, и ты теперь знаешь, какой любовью он любил вас.
— Не станет ли он помогать своим собратьям-французам в войне с нами?
— Нет! Французы никогда не нуждались в его помощи, как и вы, ирокезы пяти наций, и ради вас он прибыл сюда. Я говорю это, потому что он сам мне об этом сказал. Он приехал, чтобы жить с вами. Еще немного времени, и он окажется среди вас. Я знаю, что ты в особенности, почувствуешь его присутствие и его поддержку.
— Ты хочешь сказать, что он признал справедливость нашей борьбы и ужасное предательство наших врагов? — спросил могавк, и в его глазах загорелись искры триумфа и радости.
Анжелика закрыла глаза. Вся Америка представлялась ей руинами, похожими на Вапассу, и лишь избранные, сильнейшие, смогут выжить на этой земле.
Она не была в состоянии оптимистически взглянуть на будущее, но ей необходимо было честно ответить.
— Он признал, что должен быть на твоей стороне, чтобы поддерживать тебя и советовать тебе до конца твоих дней.
В это короткое мгновение, когда она закрыла глаза, ей показалось, что она потеряла сознание или заснула, так она устала. Но она знала, что даже раненые или под угрозой опасности, какими они были сейчас, дикари, и в особенности ее собеседник, были способны отложить их отъезд и свести к минимуму то, что им угрожало.
— Ты действительно думаешь, — продолжал Уттаке, собирая дыхание для более длительной речи…
Веки Анжелики смыкались. Она открыла их и с удивлением увидела вождя Пяти Наций, склонившегося над ней и протягивающего тонкую полоску из кожи, обшитую белыми жемчужинками, черными и фиолетовыми.
— Я дарю тебе это украшение. Это все, что осталось мне после войны могавков и французов, от аньеров. Сохрани его в знак нашей дружбы и не теряй.
— Но я не потеряла вампум матерей Пяти Наций, который ты мне дал в ходе нашей первой зимовки, — возразила Анжелика. — Он погиб в пожаре Вапассу. Может быть, его удастся отыскать?
— Матери, которые тебе его дали, умерли, — сказал Уттаке горько, — и вампум погиб в огне. Таковы знаки.
Он отступил на несколько шагов, оставив подарок на коленях Анжелики.
— А теперь я должен рассказать тебе о твоей дочери, имя которой невозможно выговорить, поэтому мы прозвали ее Красной Тучкой.
Анжелика издала радостный возглас, и ее удрученное выражение уступило место возбуждению.
— Онорина! Моя дочь Онорина! Ты знаешь что-то о ней?.. Ты знаешь, где она? Ах! Дьявол-могавк! Ну, почему ты молчал? Почему ты не рассказал мне сразу?
— Потому, что ты не стала бы слушать мои дальнейшие слова, а я должен был их сказать. Ты не придала бы ни малейшего значения очень важным словам, которые ты должна была услышать. Ты даже не заметила бы, — и он подтвердил свои слова жестом, — моего подарка — знака вечной дружбы. О, ты, мать твоих детей! О, женщина! Ты трижды женщина — через луну и через звезды.
— Да говори же! — вскричала Анжелика, вцепившись в подлокотники.
Если бы на его месте был Пиксаретт, она встряхнула бы его.
— Говори! Я умоляю тебя, Уттаке! Скажи мне, что ты знаешь о ней, и не заставляй меня напоминать тебе, что я тоже воин, и я владею ножом лучше тебя, что я тебе доказала однажды вечером у ручья, и это было давным-давно.
Уттаке разразился хохотом, которому вторили его товарищи, но они не знали причины его веселья.
Затем он успокоился:
— Ладно. Я расскажу тебе все, что знаю о ней. Я расскажу тебе сначала то, в чем я уверен.
— Где она?.. Она жива? Ты видел ее?
Могавк принял озабоченный вид.
— Встретил? Что ты говоришь! Да она всю зиму жила с семьей Отары из онейутов, и все дни я видел ее и разговаривал с ней до того дня, когда проклятый Ононтио из Квебека двинул свои толпы в нашу долину Пяти Озер и сжег селение Туасшо, несмотря на наше отчаянное сопротивление.
Вот почему я не могу с уверенностью ответить на твой первый вопрос: где она? На второй: жива ли она? — тоже… Ибо ты не знаешь, быть может, что почти все население этого города погибло, кроме нескольких несчастных, которых я смог забрать с собой и спасти от этих бешеных собак-французов с их проклятыми абенакисами и гуронами. С уверенностью могу сказать одно: среди нас ее нет. Я знаю, что многие индейские женщины и дети были уведены французами в миссии Сен-Жозеф или к форту Фронтенак, но я не могу точно сказать тебе, находится ли она среди них.
