Джулия Гарвуд - Две розы
Мэри Роуз известно о том, как ее нашли. Она ужасно сердится каждый раз, когда кто-нибудь из братьев называет ее Сиднеем. Именно так они нарекли ее поначалу, еще до того, как поняли, что она девочка. Видите ли, в четырехмесячном возрасте она была лысой, и дети в силу своей неопытности приняли ее за мальчика.
Присяжные заулыбались. Харрисон решил, что теперь ему можно немного передохнуть.
– Братья Клэйборн считают, что Мэри Роуз объединила их. Но это не так. Это сделал Адам. Он честный, порядочный и добрый человек. Если бы он убил кого-нибудь, то без колебаний признался бы в этом. Запомните это, джентльмены. Выслушайте внимательно все, что он вам скажет. Благодарю вас.
В зале грянули аплодисменты, не смолкавшие все то время, пока Харрисон неторопливо усаживался на место. К ним присоединился даже судья Берне. Он кивнул Макдональду, выпил воды и предоставил слово Джону Куинси Адаму Клэйборну. Адам подошел к стулу, стоящему у торца стола, за которым сидел судья, и, держась прямо, точно генерал на военном параде, опустился на него.
– Признаете ли вы себя виновным в убийстве Уолтера Эддерли, Адам? – спросил судья.
– Нет, сэр.
– Расскажите нам, что произошло в тот день, когда он погиб.
Адам заговорил очень негромко, но в помещении стояла тишина, словно в пустом соборе, и даже в задних рядах было прекрасно слышно каждое его слово.
– Позвольте задать вам еще один вопрос, Адам, – сказал судья. – Почему после окончания войны, когда все рабы стали свободными, ваша матушка не приехала сюда и не стала жить с вами?
– Миссис Ливония к тому времени уже почти ослепла и полностью зависела от моей матери. Если бы вы знали Роуз Клэйборн, вы бы поняли, что она просто не могла бросить совершенно беспомощную женщину.
– У Ливонии Эддерли есть двое сыновей. Разве они не помогали своей матери?
– Нет, сэр.
– Хорошо. Можете сесть.
Судья подождал, пока Адам усядется, а затем вызвал следующего свидетеля:
– Лайонел Эддерли, слово предоставляется вам. Сядьте на стул. Я хочу задать вам несколько вопросов. Что это там за шум, Дули?
– Это мисс Белл, судья. Она говорит, что вы обещали пустить ее внутрь.
– Впустите ее! – крикнул Бернс. – Здесь еще есть местечко рядом с Трэвисом.
Все молча смотрели, как Белл идет по проходу. Улыбнувшись судье, она села на указанное место.
– Добро пожаловать, мисс Белл. Вы сегодня прекрасно выглядите в этом голубом платье.
– Вы же знаете, судья, что я всегда ношу только голубое. Впрочем, я рада, что вам нравится мой наряд.
Бернс кивнул и повернулся к Лайонелу. И судья, и Харрисон заметили гримасу отвращения на лице южанина. Глядя на Белл, Лайонел глумливо усмехнулся. Увидев это, Бернс расправил плечи и зло поджал губы.
– Расскажите мне, что вам известно, Лайонел, и побыстрее.
– Мы с братом нашли письма этого черномазого к его матери. Когда мы прочли их, мы поняли, что это он убил нашего отца.
– Подождите минутку. Я тоже читал эти письма, но такого вывода не сделал.
– Но ведь этот ниггер убежал, так? Он дотронулся до моего бедного отца, верно? За убийство и за свою дерзость он должен умереть, и я приехал сюда, чтобы увидеть своими глазами, как его отправят на тот свет. Я признаю, что в своих письмах он не писал открыто; что убил отца. Но мы с братом зашли к матери, чтобы узнать, как все случилось. Мы записали ее правдивый рассказ на бумаге – эта бумага у вас есть, – а потом дали ей ручку, и она эту бумагу подписала. Она утверждает, что моего отца убил вот этот ниггер. Какие еще доказательства вам нужны?
– Да, это серьезный аргумент, – согласился судья. – Скажите, Ливония Эддерли говорила вам о происшествии при свидетелях?
– Да, там был мой брат Реджинальд… и еще мамаша этого черномазого. Но она не в счет. Ведь любому южанину известно, что нельзя верить словам негра.
Харрисон буквально нутром чувствовал излучаемую Лайонелом ненависть. Он посмотрел на присяжных. Казалось, что они ощущают некоторую неловкость. Однако нельзя было сказать, что они ненавидят Лайонела Эддерли. Следовательно, ему пора было браться за дело.
– Теперь ваша очередь, Харрисон, – обратился к Макдональду судья.
– Не верь ни одному моему слову, – тихо пробормотал Харрисон, наклонившись к Адаму. – Если я кивну, значит, я лгу. Передай это братьям и сестре, но так, чтобы никто больше не услышал.
Макдональд принялся шумно отставлять в сторону стул. Затем подошел к столу судьи Бернса.
– Что ж, может быть, это серьезная улика, а может быть, и нет. В этом еще надо разобраться.
– Совершенно верно.
Харрисон повернулся к Лайонелу и с полминуты пристально разглядывал его, стараясь, чтобы присяжные заметили отвращение на его лице. Голос его, однако, зазвучал тихо и вкрадчиво:
– Я рад, что похож на своего отца, упокой Господи его душу. Он был хорошим человеком. Вы похожи на своего отца, Лайонел?
– Думаю, да. Я горжусь им.
– Что ж, значит, можно сказать, что вы восхищаетесь своим отцом.
– Да.
– Что случилось после того, как он умер? Что-нибудь изменилось на вашей плантации и вообще в ваших краях?
– Началась война – вот что случилось.
– Я готов биться об заклад: вы считаете, что ваш отец этого бы не допустил – раз уж вы так им гордитесь. Разве я неправ?
– Откуда мне знать? – ухмыльнулся Лайонел. – В любом случае мы бы сейчас жили по-другому, если бы не его смерть. Мы потеряли все, а отец ни за что бы не допустил этого.
– Сколько вам было лет, когда ваш батюшка преставился?
– Семнадцать.
– А вашему младшему брату?
– Двенадцать.
– Семнадцать лет – это уже подходящий возраст для того, чтобы участвовать в боях. Вы не записались добровольцем, Лайонел?
– Нет. Физический недостаток не позволил мне вступить в армию конфедератов.
– Что это за недостаток?
– Я должен отвечать, судья?
– Да.
– У меня плоскостопие.
Харрисон не поверил Лайонелу и знал, что ему не верит ни один человек в зале.
– Ваш отец когда-нибудь бил вас?
– Нет, никогда.
Это тоже была ложь. Харрисон подошел к столу, взял лежащую на кем Библию и протянул Лайонелу так, чтобы он видел, что это за книга. Судья не привел всех участников процесса к присяге, и теперь Макдональд собирался исправить это упущение.
– Когда суд был созван на совещание и его честь судья Джон Бернс вошел в этот зал, все присутствующие встали. Это было не просто свидетельство уважения к судье, которого он, вне всякого сомнения, достоин. Это был знак для всех находящихся здесь: все, что здесь говорится, – правда. Вы заставляете присяжных и судью терять драгоценное время. Итак, я еще раз вас спрашиваю – ваш отец когда-нибудь бил вас?
