Вайдекр, или темная страсть (Широкий Дол) (др. перевод) - Грегори Филиппа
Вскоре начались августовские увеселения, что означало череду пикников и вечеринок с фейерверками в Чичестере. В это время я почти не встречалась с Гарри, Селией и Джоном. Все дни я проводила в поле одна.
Но я не чувствовала никаких сожалений, моя работа означала, что на следующее лето, быть может, мне удастся освободиться от этой жизни презренного бейлифа и вновь стать такой же веселой и беззаботной, как Селия. На следующее лето я буду любоваться тем, как коричневеют коленки Ричарда, как появляется на его носу россыпь веснушек, и я научу его танцевать со мной. Я вновь стану живой.
Раздался скрип открываемой двери, и вошел Гарри, одетый для работы в поле. Мой брат превратился в жестокую пародию на того короля урожая, каким он был всего три года назад. Его круглое и золотистое от загара лицо сильно обрюзгло, мясистые щеки переходили в двойной подбородок. А его стройное юношеское тело постепенно приобретало расплывчатые формы любителя поесть и поспать.
— Мне пришло в голову отправиться на телеге в поле и немного пожать, — мальчишеским тоном заявил он. — Жнецы ведь сейчас на лугу у Большого Дуба?
— Нет, — ответила я. — Там они были три дня назад. Сейчас они на лугу у Трех Ворот. Поезжай, я приеду туда позже. Присмотри за сбором колосков. Я говорила тебе, что я их припугнула.
— Отлично, — ответил Гарри. — Я, наверное, останусь там до обеда. Если я не вернусь до трех, пришли мне с кем-нибудь еду в поле.
Он вернулся назад меньше, чем через час.
— Они оскорбили меня, — Гарри вошел без стука и его нижняя губа подергивалась от гнева и обиды. — Они не хотели со мной разговаривать. Не стали петь и не дали мне места в их линии. Они поставили меня у самого забора. А когда я сказал: «Ну, ребята, давайте споем», — один из них ответил: «Того, что нам платят, едва хватает, чтобы дышать. Так что пойте, сквайр, сами».
— Кто это сказал? — резко спросила я. — Я завтра же прогоню его.
— Понятия не имею, — раздраженно ответил Гарри — Я не знаю их имен так, как ты, Беатрис. Для меня они все на одно лицо. Но жнецы его наверняка запомнили.
— Так они мне и скажут, — скривилась я. — Ну и что ты сделал?
— Я поехал домой, — негодующе сказал Гарри. — Что еще я мог сделать? Если я не могу убирать урожай на моих собственных полях, то хотя бы пообедать дома я имею право. Почему они так разговаривали со мной? Мы для них столько делаем! Мы дали им работу. Селия каждую неделю отсылает им продуктов на несколько фунтов. И этот праздничный обед! Он обойдется нам недешево. Никакой благодарности, подумай только, Беатрис!
— Праздничный обед! — воскликнула я. — Его не будет в этом году!
— Но Селия уже все организовала. — Гарри непонимающе уставился на меня. — Ты поручила ей это, и она устраивает обед на мельнице, как только будет убрано последнее поле. И я тоже сегодня сказал об этом жнецам. Так что уж лучше не отменяй его.
Я в растерянности помолчала, грызя кончик ручки.
— Ладно, — согласилась я. — Раз это запланировано и мельник Грин не возражает, пусть повеселятся. В конце концов, если возникнут какие-нибудь неприятности, мы сможем уйти пораньше.
Я торопилась с уборкой не только для того, чтобы освободить Вайдекр от долгов, но и потому, что я чувствовала приближение бури. Чувствовала всей кожей, хотя небо было ясным-преясным. Дни стояли жаркие, слишком жаркие. Люди, работавшие в поле, невыносимо страдали от зноя. Один из жнецов упал в обморок прямо на свой серп. Когда я подбежала, то увидела, что рана очень страшная, почти до кости. Но едва я предложила послать за хирургом в Чичестер, как пострадавший — это был сын старого Жиля, — поднял на меня ставшие от боли огромными глаза и сказал:
— Нельзя ли мне обратиться к доктору Мак Эндрю, мисс Беатрис?
— Сколько угодно, — с внезапным раздражением сказала я. — Полезай в телегу, она как раз едет в усадьбу. Но если доктора Мак Эндрю нет дома, то пеняй на себя.
Парню повезло, Джон был в саду и сразу же оказал ему помощь, и так хорошо, что уже через три дня тот мог выйти в поле собирать колоски. Еще одно доказательство опытности моего мужа. Еще одна причина для бедняков любить его. И ненавидеть меня.
Погода, казалось, тоже ненавидела меня. Пшеница буквально осыпалась в руках. Люди не разговаривали между собой, даже дети переговаривались только шепотом. Не пели птицы. Казалось, что они с отчаяния улетели из Вайдекра, и теперь тут навсегда воцарилось молчание.
Даже свет казался мне страшным. Он жалил мои глаза, солнце напоминало мне зияющую кровавую рану на желтом небосводе. Небо нависало раскаленной плитой над моей головой, а земля была твердой как железо. Фении совсем высохла, не было даже слышно ее журчания.
Поэтому я немилосердно торопила жнецов. Я приезжала в поле первой, уезжала последней и не давала им ни минуты отдыха. Но я и себя не жалела, я смертельно устала, и больше всего от того, что где-то внутри меня неумолчно звонил колокол: «Это все напрасно. Это все зря».
Наконец работа была закончена. В середине поля высились огромные стога, готовые к отправке. Жнецы буквально рухнули возле них, не в силах помочь нескольким старикам и женщинам, все еще собирающим колосья.
Марджори Томпсон, чуть ли не самая древняя старуха в деревне, сев в тени и прихватив несколько колосков, принялась что-то быстро плести. По обычаю, из колосьев последнего снопа плели пшеничную куклу, покровительницу этого года. Почти всегда она символизировала меня, и у меня часто просили обрывок ленты, чтобы довершить сходство. В тот год, когда Гарри был покровителем урожая, крестьяне сплели куклу, олицетворяющую Гарри. Она имела довольно непристойный вид, так как была украшена торчащим между ног огромным пуком колосьев. Гарри это привело в восторг, он унес куклу домой, где старательно прятал от мамы. А тех кукол, которых они делали для меня, я прикрепила к стенкам моей конторы, как бы в доказательство реальности прошлого.
Тучи перестали прятаться и скопились у горизонта, образовав гигантскую серую стену, затмившую солнечный свет. Но меня это уже не беспокоило, самое позднее завтра, все зерно будет увезено на самый богатый рынок в мире, в Лондон. Я сделала все, что могла, и мне нет дела до бури.
В это время Марджори Томпсон закончила свою работу и усадила куклу на стог. Игра заключалась в том, что жнецы пытались сбить куклу своими серпами, и попавший приносил ее мне за некоторое вознаграждение. Так происходило и в этот раз, но когда Билл Форстер сбил куклу и забрал ее со снопа, то он вдруг покраснел до корней волос и перебросил ее следующему жнецу. Так по рукам она добралась до меня. Не успев подумать, я поймала ее в воздухе и с ужасом поняла, что в этот раз покровителей урожая было два: кукла представляла собой совокупляющуюся пару. И это были мы с Гарри. Тайны более не существовало. Хитрая старуха почувствовала запах греха и зловоние инцеста, исходящее от моих юбок, о чем могли только догадываться мама и Селия. И теперь всем известно, что и почему идет неправильно в доброй земле Вайдекра.
Я растерзала в клочья куклу и отбросила ее под копыта Тобермори.
— Вы отвратительны мне, — заговорила я. — Вы — подонки. Вы заслуживаете, чтобы с вами обращались как со свиньями. Что ж, теперь так и будет. Я огорожу всю общинную землю. Я сотру с лица земли Экр. Я очищу мою землю от всех вас. От ваших смрадных домов, ужасных детей и от ваших грязных мыслей. А теперь уходите. Идите и помните: когда я сегодня появлюсь на праздничный обед, первый же, кто осмелится не поклониться мне, еще до захода солнца окажется выброшенным на улицу.
Я стегнула Тобермори, и мы поскакали домой. Даже там все было страшно. Гостиная Селии казалась каким-то подводным царством из-за мрака, царившего в ней. Сама Селия выглядела испуганной.
— Что случилось, дорогая? — спросила я.
— Я даже не знаю, — ответила она. — Наверное, это из-за ужасной погоды. Я вся дрожу и вместе с тем задыхаюсь от пекла. Я ездила сегодня в Экр и очень расстроилась. Мне кажется, люди избегают меня. Сам воздух дышит угрозой. У меня предчувствие, что случится что-то ужасное.
