Александра Риплей - Возвращение в Чарлстон
Элен Лемуан взяла со стоящего рядом столика фарфоровый колокольчик и энергично позвонила.
– Вам следовало сразу сказать это. Для матери маленького Трэдда – это же совсем другое дело. Мы выпьем кофе, а потом поговорим.
Гарден перевела дух. Старую даму явно не следовало торопить, да и до встречи с Люсьеном оставалось еще много времени. Придется только пропустить обед с Лори Паттерсон. Самое главное – получить картины.
– Сколько у вас есть картин, мадемуазель? Мадемуазель Лемуан пожала плечами:
– Откуда я знаю? Десять, двадцать, может, тридцать. Ваш кузен был не очень хорошим художником, но работал весьма усердно. Их полная кладовая. А, вот и кофе! Селеста нальет – у меня сегодня очень плохо с руками. Вам молоко, сахар?
– И то и другое, пожалуйста.
Служанка была почти такая же старая, как мадемуазель Лемуан, и настолько же толста, насколько та худа. Она подала Гарден чашку кофе с молоком; Элен Лемуан пила кофе из кружки, которую было удобно держать двумя руками. Служанка поставила рядом с Гарден полную вазу миндального печенья.
– Угощайтесь, – предложила мадемуазель Лемуан. – Селеста прекрасная кухарка. А теперь оставьте нас, Селеста, вы получили свой комплимент. Расскажите мне о своей двоюродной бабушке, мадам Харрис. Об очаровательной Бесс.
– Элизабет. Она удивительный человек. Еще совсем молодой она потеряла мужа, и, чтобы вырастить детей, ей пришлось самой заниматься делами.
– Да, да. Все это я знаю. Я хочу знать, какая она сегодня. Довольна ли жизнью? Одинока ли? Хорошее ли у нее здоровье? Вышла ли она снова замуж? Она меня очень интересует – единственная соперница, которую я не смогла превзойти. – Мадемуазель Лемуан нетерпеливо щелкнула языком. – Не смотрите на меня так, – сказала она. – Думаете, если мы сейчас старые, так, значит, никогда и не были молодыми? Мы с ней ровесницы, Бесс и я. Ну, она, может быть, на год-два постарше, но это неважно. У нас был общий возлюбленный, очаровательный Гарри. Боже, как он был обаятелен! Я едва не потеряла голову. Естественно, он обожал меня. Но любил Бесс. Как бы мне хотелось познакомиться с ней… Пейте кофе, он слишком дорогой, чтобы выливать. – Мадемуазель Лемуан поднесла ко рту кружку.
Гарден послушно взялась за чашку. В голове у нее все шло кругом. Через край чашки на нее внимательно смотрели бледно-голубые глаза француженки.
– Вы уже приходите в себя? – спросила она, допив кофе. – Ну а теперь расскажите мне о Бесс. Так ее называл Гарри, и так буду называть я. Она довольна своей жизнью? Я желаю ей счастья.
Гарден постаралась представить себе жизнь тетушки Элизабет.
– Да, – ответила она, – думаю, она счастлива.
– Счастлива? А что это такое? Я спросила, довольна ли она жизнью. Вы, молодежь, меня раздражаете. Вы просто не знаете, что Бесс думает о своей жизни. Вы никогда не задумывались об этом. Ваша собственная жизнь и ваши желания – вот все, что вас интересует. Это несомненно и есть причина вашего несчастья.
– Но я не несчастлива!
– Конечно, несчастлива. И если вы не понимаете этого, значит, безнадежно глупы. На вас же это написано большими буквами.
– Как вы смеете так со мной разговаривать?
– Смею, потому что вы меня интересуете. Не потому, что вы интересны, а потому, что Бесс с благородным сердцем – ваша тетушка. Я уверена, что ваше несчастье огорчило бы ее. И ваша глупость тоже. Если позволите, я вам помогу. Ради нее.
В этой француженке что-то было. Возможно, ее невозмутимость, а может, неподражаемая самоуверенность.
– Как вы можете помочь? – спросила Гарден. Выцветшие глаза мадемуазель Лемуан взглянули в яркие юные глаза Гарден.
– Я могу помочь разобраться в происходящем. Расскажите мне о себе.
Непонятно почему, но Гарден поверила – необходимо сделать так, как сказала эта женщина. И она стала рассказывать. О Люсьене, о клинике, о «тяжелых временах» кокаина и беспорядочных связей; рассказала о Вики и ее домах; о Скае и его женщинах, аэропланах, азартных играх; она рассказала, каким Скай был вначале, о яхте, их шутках, своих страхах и попытках стать частью его мира; рассказала о том, что потеряла его.
Когда она умолкла, горло у нее болело, а во рту пересохло. Она дрожала и чувствовала себя измученной.
– Понятно, – сказала мадемуазель Лемуан. – И теперь, раз ваш муж вас больше не любит, вы решили убежать с другим мужчиной, который говорит, что любит.
– Он действительно любит меня. Я знаю.
– А что вы станете делать, когда он перестанет вас любить? Найдете другого? Снова начнете нюхать кокаин?
Гарден взмахнула руками, пытаясь защититься от слов француженки.
– Вы жестокая! – крикнула она.
– Я реалистка. Дитя мое, вы занимаетесь тем, что ищете себя в глазах другого человека. Искать себя надо в себе самой. Быстро отвечайте мне – чего вы хотите? – Она почти выкрикнула свой вопрос.
Гарден испугалась и ответила не задумываясь.
– Я хочу Ская, – сказала она. – Хочу иметь ребенка и свой дом.
– Ага, добропорядочная мещаночка. Превосходно. Сейчас поедим и можем начинать.
Гарден думала о неожиданно вырвавшихся у нее словах. Теперь, когда они были произнесены, она поняла, что это и есть глубочайшая истина ее души. И совершенно недостижимая, как бы она ни хотела этого.
– Что начинать? – равнодушно спросила она.
– Исполнять ваше желание.
– Никогда. Разве вы не слышали, что я сказала? Я надоела Скаю. Он меня не любит.
– Чепуха! Это легко можно исправить.
– В самом деле? Вы уверены? Но как?
– Терпение, терпение. Я уверена. Но нельзя же начинать на пустой желудок. Печень взбунтуется.
78
– Пока мы будем переваривать пищу, я расскажу вам о своей жизни, – сказала Элен Лемуан. – Это придаст вам уверенности.
Я родилась в Лионе – шестой ребенок и четвертая дочь в добропорядочной буржуазной семье. С самого начала было ясно, что у меня не будет приданого, а следовательно, и мужа. Предполагалось, что я стану монахиней, уеду в тот же монастырь, где училась в школе. К сожалению, у меня не было к этому призвания, и я сбежала в Париж. Куда же еще бежать? У меня было мало одежды, еще меньше денег, нужно было искать работу. Выбор оказался невелик. Шел восемьсот семьдесят пятый год, мне было пятнадцать лет. Я была хорошо образована, играла на пианино, шила, по-немецки и итальянски говорила почти как по-французски. Языки и определили мое будущее. Я шла по Елисейским Полям и услышала ужасную ругань. Одна женщина кричала на другую, а мужчина кричал на них обеих. Женщины были итальянки, мужчина – немец.
Я поняла это по его речи, потому что даже не посмотрела на него. Я глядела на женщин. Никогда в жизни я не видела таких. Одна из них, та, что сидела в экипаже, – я сказала, что мужчина и женщина сидели в открытом фаэтоне? – была в атласном платье с глубоким декольте и потрясающей шляпе, украшенной цветами и перьями. Она была усыпана бриллиантами, как ночное небо звездами. И что самое поразительное, у нее было накрашено лицо. Она била вторую женщину зонтиком по голове и кричала, что зонтик не тот.
