Клинок трех царств - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Для Эльги. Для мира и покоя в Киеве. А князю это только на пользу пойдет. Он ведь хочет получить Хилоусов меч?
– Он только того и хочет! – не без досады подтвердила Прияслава. – Что нужно сделать?
– Всего лишь передать Святославу, где теперь его сокровище, не выдавая, откуда знаешь.
– А ты знаешь? – Прияна подалась к нему, так близко, что почти коснулась носом его носа, будто таким путем желая выудить ответ.
Торлейв тихо засмеялся. Она делала то же самое – пыталась его подчинить.
– Я хочу, чтобы князь узнал об этом. Но не через меня. Ты сумеешь передать ему, меня не выдав?
– Это проще простого! – Прияна отодвинулась. – Мне скажет бронзовый молот. Но кого ты собираешься выдать?
Ее взгляд стал сосредоточенным. Она уловила запах ков, знакомый с детства, проведенного под властью отца и бабки. Хилоусов меч ведь не сам ушел, и отец Ставракий не сам себя зарезал. У кого меч найдется – тот и будет во всем виноват.
– Никого. Князь найдет его сам. Ты должна будешь лишь направить его к нужному месту. Это никому не причинит вреда. Я этого и хочу – чтобы никому урона не было.
– О Свенельдичах заботишься?
– Они должны остаться в Киеве, когда твой отважный муж пойдет на хазар. Статочно, мир с ними и будет условием.
– Так все-таки он у Свенельдича? – прошептала Прияна.
– Я этого не говорил. И грека зарезали не они.
– Так кто же его зарезал?
– Кто зарезал – тот ответит. Если ты мне поможешь.
– Если ты мне все расскажешь. – Прияна твердо смотрела ему в глаза, давая понять, что она не размякшая дурочка.
– Расскажу. Но не сейчас, а когда все уляжется. Пока лишь… Вот если бы тебе явилась во сне старая королева Рагнора и пообещал, что к Перунову дню Хилоусов меч будет у Святослава в руках…
– А он будет?
– Если все пройдет без помех – будет. – Торлейв тронул рукоять скрама, свой лоб и оба глаза, заменяя этим словесную клятву.
В глазах Прияны, устремленных на него, разгоралось воодушевление, даже торжество. Ей было не привыкать к высокому положению. Со стороны отца и матери она принадлежала к старинным правящим родам. Эльга взяла ее в жены сыну в ту пору, когда собиралась принять крещение и искала ту, которой сможет передать священные обязанности княгини киевской, и Прияслава подходила для этого наилучшим образом. Уже несколько лет она держала в руках женскую священную власть, служа для киян земным воплощением богини Мокоши, но сейчас впервые прикоснулась к иной, тайной власти, которая осуществляется не с вершины Святой горы по святым дням, а в тишине, течет сокрыто, подобно придонным струям глубокой реки. Она знала, что такой властью обладает Эльга, а того больше – Мистина. И вот хотя бы одна из этих тайных струй потекла в ее руки.
Прияслава была предана мужу, но уже пережила его предательство. С первого дня она знала: жизнь со Святославом не принесет ей спокойного счастья, это будет вечный бой. И вот ей предлагали оружие и опору более существенную, чем дает родство.
Глядя ей в глаза, Торлейв со значением подмигнул: идет уговор? Прияна глубоко вдохнула, осознавая важность этого мига. Потом потянулась к нему и нежно поцеловала в губы – не со страстью, а только налагая печать своего согласия.
Торлейв закрыл глаза; закружилась голова от острого чувства какого-то перелома. Но Прияслава не дала ему времени ответить – встала и метнулась к двери, только край длинного шелкового убруса мелькнул перед глазами крылом улетающей лебеди.
Она скользнула вон из шомнуши и пропала с глаз, но Торлейва не покидало чувство ее присутствия. Чувство было и отрадное, и немного стыдное, и тревожное. Заключив этот немногословный уговор, они оба оказались в руках друг у друга. Они не повредили ничьей чести и никому не пожелали зла, однако оба знали: в многообразии сил, управляющих русским кораблем, сегодня завязался еще один небольшой, но крепкий узелок…
Глава 35
Две Тормаровы дочки сидели на краю поляны, под березами, и перебирали ягоды в лукошке: что-то съедали, что-то выбрасывали, выкидывали травинки и жучков. Иногда они поглядывали на Витляну и шептались, но она обращала на них внимания не больше, чем на птичек. Она сидела на высоком берегу Днепра, откуда, казалось, можно было шагнуть прямо в небо. Однако в небо ей не хотелось – рядом с ней на траве лежал Деневер, опираясь на локоть, так что его голова была совсем близко от ее колен. Свой льняной кафтан он снял и положил на траву, чтобы Витляна могла сесть на него, не боясь испачкать крашеное в желтый платье с тонкой красной шелковой отделкой. У него на прямой льняной сорочке тоже имелась полосочка узорного шелка, но Витляна видела в этом только подтверждение богатства и удачливости его рода. Самого Деневера даже одежды греческого цесаря, сплошь из золота и самоцветов, не сделали бы еще красивее. Несмотря на ночную черноту волос, бровей и бородки, его смуглое лицо в ее глазах было светлым, будто луна. Карие глаза, не слишком темные, но без оттенка желтизны, как у Уты, сияли звездами.
В тот раз, впервые приехав в угорский стан, гости из Витичева немного посидели в войлочном доме, чтобы отдохнуть от жаркого солнца. Угры называли это жилище «атья ха́за» – что означало попросту «отеческий дом». Тормар, уже не раз в таких бывавший, расположился вместе с Чонгором на почетном месте за очагом, а Деневер взялся показывать Витляне и Торлейву, как тут все устроено. Основу стен составляла решетка, сплетенная из ивовых прутьев; в больших домах, как этот, они ставились одна на другую, что вдвое увеличивало высоту стен. К верхнему их краю крепилось нечто вроде шалаша из жердей – он составлял кровлю, а сходились эти жерди у деревянного обруча – отверстия для дыма. Все остальное – стены, крышу, пол – делали из войлока. Ни лавок, ни стола, ни печи, привычных русам – очаг посередине, вдоль стен лари, на них свернутые постельники и подушки, которые на ночь расстилают по полу. От этого в жилище казалось удивительно просторно: в славянской избе такой же величины простор съедают печь, стол и полати. Справа на шестах висели угорские кафтаны: белые повседневные и нарядные шелковые, чтобы надевать их, если пожалуют
