Елена Арсеньева - Путеводная звезда, или Куртизанка по долгу службы (Прасковья Брюс)
Ей очень хотелось представить Гримму своего возлюбленного как в самом деле уникальный образец природы (каким была и она сама!), как по-настоящему разностороннего человека, однако этот номер не удался. Корсаков вошел в историю одним своим ляпом, свидетельствующим о том, что интеллектуальное блаженство было ему глубоко чуждо. Екатерина выкупила у Александра Васильчикова тот прекрасный особняк на Дворцовой набережной, который некогда ему подарила, и передарила «Пирру». Ну, разумеется, для особняка понадобилась обстановка. И первым делом – благое намерение! – хозяин решил завести у себя богатую библиотеку, подражая императрице и вообще всем просвещенным людям. Осмотрев особняк, Корсаков выбрал для библиотеки самый большой зал и пригласил известнейшего в Петербурге книгопродавца.
– Вот здесь будет библиотека, – широким жестом обвел он залу. – И я желал бы, чтобы все эти полки были как можно скорее заняты томами.
– Извольте же дать мне список тех книг, кои вы желаете, чтобы я привез вам, ваше превосходительство, – поклонился польщенный торговец.
– Список книг? – растерялся молодой человек. – Ну, это ваша забота, какие книги выбрать. Главное, чтобы все было как у ее величества: маленькие томики наверху, а большие – внизу.
Разумеется, эта просьба была немедленно выполнена. Счет за книги, как и положено, поступил в канцелярию императрицы… Корсаков своих денег не тратил, впрочем, что такое – свои деньги? От императрицы за два года своего фаворитства он получил около семисот двадцати тысяч рублей. Как говорится, жил – будто сыр в масле катался…
Как же ему завидовали!!!
А между тем чем дальше, тем менее счастливым он выглядел. Менее счастливым – и менее здоровым. И вскоре стало известно, что новый фаворит харкает кровью – у него слабые легкие…
Графиня Брюс, которая за это время отшлифовала, отточила и огранила свое мастерство притворщицы до невероятной, непредставимой степени, услышав про болезнь Ивана Римского-Корсакова, едва сама не захворала от страха. Теперь она смотрела на Ивана, едва сдерживая слезы (то есть когда была уверена, что сего не видит Екатерина, ну а если в этом уверена не была, то старалась на фаворита вовсе не глядеть, от греха подальше). Она была убеждена, что Римский-Корсаков на нее не обращает никакого внимания, но вот как-то раз они столкнулись на узкой лестничке, и Иван резко загородил ей дорогу:
– Что это вы, Прасковья Александровна, на меня так жалостно поглядываете? Уж не в первый раз примечаю! Погодите хоронить раньше времени, я еще и не помер, и вы с покровителем вашим будете слишком разочарованы!
– О чем это вы, сударь? – пробормотала Прасковья, жадно глядя в его лицо, которое казалось ей ослепительным, словно солнце.
– Ну как же! – хмыкнул Иван. – Слухи ходят, светлейший князь замену мне ищет. Чем уж я ему не потрафил, не знаю, а только задумал он другого возвести на ложе к государыне.
– Что за чепуха? – изумилась Прасковья. – Впервые слышу о таком.
– Неужто? – едко проговорил Римский-Корсаков. – Ну, стало быть, еще услышите. Без вас в таком деле не обойдется, сами знаете! Вы первая от всякого яблочка откусываете, а потом государыне передаете, чтоб дожевала.
Прасковья не поверила ушам. Что ж он говорит?! С ума сошел?! Это ж измена, такие речи вести! И она в ужасе оглянулась, не слышит ли кто.
– Чего озираетесь? – задиристо спросил ополоумевший фаворит. – Ищете, кого на подмогу кликнуть? Чтоб хватали меня под белы рученьки да волокли на расправу? Небось с вас станется!
– Да вы, сударь… – начала заикаться Прасковья. – Да вы что?! Как вы смеете?! Я доносительствовать не приучена! И коли у вас в голове такие гнусности относительно меня, то не я эту кашу заваривала и слушать сие не намерена! Извольте пропустить меня. Не желаю я больше ни видеть вас, ни говорить с вами!
И она ринулась мимо, однако далеко не ушла: Римский-Корсаков вдруг схватил ее и прижал к себе.
– Бегаешь от меня? – пробормотал, задыхаясь. – Уже который год бегаешь? Куснула да выплюнула? Не по нраву пришелся? А я, может… а ты меня спросила? Думаете все, коли государыня, так сласть неземная? А мне, может, другой сласти надобно? Может, мне тебя отведать охота снова? Может, я тебя забыть не могу? А ты… раззадорила – да поди вон, мальчишка? Но только я не мальчишка! И швыряться мной ты больше не будешь! Поняла? Не будешь!
С этими словами он наклонился – да и впился в ее губы.
А что было потом, Прасковья не помнила. Вроде бы они сначала целовались на этой лестничке, словно ошалелые, потом Иван ее куда-то поволок. Он все время бормотал что-то горячечное, она ни слова не понимала, не слышала, так громко стучала кровь в висках, да она и не хотела ни понимать, ни слышать, знала только одно: вот он – в ее объятиях, вот она – в его объятиях… Как во снах, которых она столько видела-перевидела, что уж и устала просыпаться после этих снов в слезах, замученная своими несбыточными мечтами. Потом Прасковья обнаружила, что лежит на каком-то диванчике, а над ней наклоняется лицо Ивана, и юбки уже задраны и смяты, и голым телом она ощущает… ощущает… ах, Господи, да мыслимо ли это?! Не мерещится ли ей?
Но если это и был морок, то самый восхитительный. Настолько восхитительный, что Прасковья забыла обо всем на свете и вцепилась в плечи Ивана, забилась, застонала, и все смерклось перед ней… ей чудилось, будто она умирает… а когда блаженная тьма разошлась и Прасковья смогла перевести дух и открыть глаза, она обнаружила, что в самом деле, видать, умерла и попала прямиком в ад, в тот его круг, где грешников-клятвопреступников ставят лицом к лицу перед теми, чье доверие они подло обманули. Потому что в глаза ей, поверх головы все еще задыхающегося Ивана, смотрела не кто иная, как императрица Екатерина Алексеевна.
– Като! – хрипло выдохнула Прасковья – и у нее надолго сперло дух, она надолго лишилась дара речи, и свет в глазах ее померк, и разум ее помутился, и она не знала, как и когда государыня ушла, оставив преступных любовников на руинах былого их благополучия.
Что значит какая-то случайность! Что значит какая-то дверь… не вовремя открытая дверь!
Эту несчастную дверь проклинали все, в том числе и Екатерина. Она предпочла бы ничего не знать о свершившейся измене своей ближайшей подруги и человека, которого по-прежнему нежно любила. Но и закрыть глаза на случившееся она не могла: зачем-то ведь привел ее Господь в ту каморку, куда она и не ходила никогда прежде! Стало быть, ей судьбою суждено было узнать такое о Прасковье…
Странно – потрясла Екатерину именно ее измена. Римский-Корсаков… ну, не зря дошли до него слухи: светлейший-де ищет другую игрушечку для государыни. Нет, конечно, она еще не была готова с ним так легко расстаться, и сейчас чувствовала себя брошенной, и втихомолку точила слезы, и не знала, как жить дальше, но жизнь все же не кончалась, Екатерина не без трепета заглядывала в завтрашний день, этот трепет был вызван не тоской по утраченному, а неизбежной новизной, сменой впечатлений, – но она искренне ужасалась от мысли, что в этом завтрашнем дне не будет у нее такой подруги, какая была все эти годы…
