Алексей Пазухин - Самозванка (дореволюционная орфография)
– Кто тутъ? – спросонья спросила бабушка и заговорила что-то совершенно постороннее.
Вѣра остановилась на минуту, поглядѣла на бабушку и пошла изъ комнаты, крѣпко сжимая въ рукѣ ключъ…
Сундукъ отпирался со звономъ и крышка была очень тяжела, но Вѣра благополучно сладила съ ней и открыла сундукъ. Она сѣла на него отпирая, чтобы заглушить звонъ, и съ усиліемъ, оцарапавъ немного руки, подняла крышку.
Пачками лежали въ сундукѣ банковые билеты, билеты внутренняго займа, облигаціи, купоны, кредитки. Въ особомъ ящичкѣ сбоку сверкали полуимперіалы и разныя старинныя монеты, а въ другомъ ящикѣ хранились брилліантовыя и золотыя вещи. Все это сверкало и искрилось отъ трепетнаго свѣта лампады.
IX.
Вѣра взяла одну пачку билетовъ и спрятала ее за сорочку.
– Сколько тутъ? – подумала она и, остановившись на секунду, взяла еще пачку сторублевыхъ и нѣсколько золотыхъ монетъ.
Это она спрятала въ карманъ панталонъ (читатель помнитъ, что Вѣра была въ мужскомъ костюмѣ).
Оставалось запереть сундукъ и положить ключъ на мѣсто.
Двигаясь, какъ автоматъ, Вѣра сдѣлала все это и пошла наверхъ.
Когда она клала ключъ въ образницу, бабушка опять окликнула ее спросонокъ.
– Я это, я! – хотѣла крикнуть Вѣра, но только поглядѣла на старуху и пошла къ двери, не остерегаясь уже и ступая ногами въ чулкахъ довольно громко.
Бабушка спала, ничего не слыхала. Это былъ самый крѣпкій сонъ ея.
Спрятавъ деньги въ нижній ящикъ комода въ своей комнатѣ, Вѣра не раздѣваясь, бросилась въ постель и уснула крѣпкимъ сномъ.
Ее не тревожили, не будили, и она встала въ двѣнадцатомъ часу дня.
Въ окна свѣтило солнце, яркими пятнами ложась на чистомъ крашеномъ полу; въ открытую форточку врывался свѣжій августовскій воздухъ. Гдѣ то неподалеку кричали играющія дѣти, взвизгивали, хохотали.
Вѣра улыбнулась, прислушиваясь къ раскатистому серебристому смѣху какой-то дѣвочки, должно быть, безконечно счастливой въ эту минуту.
Вѣра очень любила дѣтей и охотно играла съ ними въ Ярославлѣ. Всѣ сосѣднія дѣтишки знали ее, любили и называли „тетей“. Она хотѣла встать и поглядѣть, не у нихъ ли на дворѣ играютъ дѣти эти и, съ улыбкою поднимаясь съ постели, увидала свой мужской костюмъ, свои сапожки, сброшенные вчера у кровати.
И все вспомнила…
Она опустила голову на подушку и въ одинъ мигъ улыбка на лицѣ смѣнилась скорбнымъ выраженіемъ, краски потемнѣли, глаза словно туманомъ заволокло.
– Нельзя идти къ дѣтямъ, – произнесла Вѣра. – Это я въ Москвѣ… Я мальчикъ Вася… Я вчера взяла деньги, крала ихъ у бабушки…
Въ дверь постучались.
– Пора вставать! – раздался голосъ матери.
Вѣра вздрогнула и быстро поднялась.
– Я не для себя, не для себя, я не хочу обманывать, и никогда не воровала!… He для себя я это, не для себя!… – крикнула она, какъ въ бреду.
– Что съ тобою… Вася? – тревожно спросила за дверью Анна Игнатьевна. – Ты спишь… Вася, ты спишь? Отопри мнѣ!…
Вѣра пришла въ себя, очнулась и поспѣшно отворила матери двери.
– Что съ тобою, Вѣра? – съ безпокойствомъ спросила Анна Игнатьева, глядя на дочь и трогая ее за голову, за руки, заглядывая ей въ глаза. – Ты больна?… Ты бредила сейчасъ…
– Нѣтъ, мама, это я такъ, во снѣ… Сонъ какой-то страшный мнѣ снился… Я сейчасъ, мама, одѣнусь и приду.
Вѣра умылась, освѣжила свой туалетъ и вышла къ приготовленному для нея чаю немного блѣдная, но бодрая, свѣжая. Бабушка приласкала ее, усадила око- ло себя и посовѣтовала, во первыхъ, „поменьше книжки читать“, во вторыхъ, не очень съ Настенькою дружить, а въ третьихъ, къ докторамъ, въ случаѣ недуга, не обращаться, а пользовать себя домашними средствами.
– Попей липоваго цвѣту, горчишничекъ на затылокъ поставь, и всѣ болѣзни, какъ рукой, сниметъ, говорила бабушка, разглаживая русыя кудри „внучка“. – Ишь, ты какой у меня хрупкій, соколикъ мой, да нѣжный, надо беречь себя…
Вѣру, какъ ножемъ рѣзало отъ этихъ ласкъ старухи, отъ ея добрыхъ, полныхъ участія, словъ; какъ огнемъ, жгли ее добрые, нѣжные взгляды старухи, вдругъ подобрѣвшей, вдругъ ставшею доброю бабушкою изъ суровой, нелюдимой и до сихъ поръ жесткой старухи.
За чаемъ присутствовала и Завариха.
Тетушка „модной дѣвицы“ пристально глядѣла на эту сцену, и чуть замѣтная улыбка скользила по ея тонкимъ губамъ.
– Ужъ и дѣйствительно, что это за необыкновенной нѣжности нашъ Васенька! – проговорила она сладкимъ голосомъ. – Точно и не кавалеръ, а барышня…
И Анна Игнатьевна и Вѣра слегка измѣнились въ лицѣ.
– Право-слово барышня, – продолжала Завариха, находя наслажденіе мучить дѣвушку, – ужъ такой онъ хрупкенькій да нѣжненькій!… Встрѣтишь такого на улицѣ, подумаешь, что барышня мальчикомъ переодѣта!
– Будетъ врать-то! – сурово перебила бабушка, приписывая замѣтное волненіе Вѣры конфузливости. – Молодъ Васенька, ну, и слабъ и нѣженъ, а пройдетъ года три, онъ у насъ богатыремъ будетъ. Я помню отца-то его, молодецъ мужчина былъ, рослый, широкоплечій, кровь съ молокомъ, въ него и Вася будетъ… Вотъ твоя племяненка-то такъ совсѣмъ наоборотъ – на мальчишку похожа. Остричь ей косу, такъ хоть за солдата отдать, хоть на коня верхомъ посади, да шпагу дай… Ты, Вася, не очень съ Настасьей дружи: не научитъ она тебя ничему путному…
– Ахъ, чтой-то вы, благодѣтельница! – запротестовала Завариха. – Моя Настенька – барышня образованная, умная, съ манерами, она Васенькѣ пользу принесетъ… Да ужъ и дружба же у нихъ!… Ровно двѣ подружки, а не барышня съ кавалеромъ…
Это становилось невыносимымъ, и Вѣра была близка къ обмороку.
Она выпила чай, поблагодарила бабушку и быстро ушла въ свою комнату.
Вернувшись въ свою комнату, Вѣра отворила окно и сѣла на подоконникъ.
Она долго сидѣла на окнѣ, облокотившись на косякъ, и смотрѣла на далекое небо и неслась къ нему думами…
Что-то тамъ за синимъ небомъ?… Тутъ вотъ шумятъ люди, суетятся, хлопочутъ изъ-за чего-то, куда-то спѣшатъ, такъ часто злятся, а тамъ… Какъ тихо тамъ… Тамъ ничего этого нѣтъ, конечно, и легко должно быть въ этомъ голубомъ эфирѣ, наполненномъ свѣтомъ и тепломъ солнца… Уйти бы туда; къ жизни ничего, ничего не привязываетъ…
Вѣра двинулась къ краю окна, точно желая броситься впередъ, полетѣть…
– И, вѣдь, все кончится, если вотъ броситься туда, – проговорила она. – He къ небу этому полетѣла бы я, а вотъ на этотъ мощеный дворъ, на эти камни и разбилась бы, а тамъ и кончено все… Но небо это приметъ ли меня тогда?… Самоубійца… Нѣтъ, нѣтъ, не надо этого!…
Дѣвушка отпрянула отъ окна, точно ее оттолкнулъ кто.
– Надо жить и терпѣть, и тогда уйдешь туда, въ это чудное небо…
„А развѣ на землѣ нѣтъ никакихъ уже радостей? – какой-то внутренній голосъ спросилъ Вѣру. – Ты посмотри какъ хорошо и тутъ, на землѣ этой! Сколько блеску, радости, жизни“…
