Лидия Джойс - Порочные намерения
— Большая часть джентльменов с такими требованиями снимали бы комнаты в клубе, — заметила она. — Еслиони предпочитают не жить со своей семьей.
— Вот как? — Он расставил тарелки и, поскольку она и виду не подала, что намерена играть роль хозяйки, начал угощать.
— Колин Редклифф, Гримсторп, лорд Гиффорд — все они стали снимать комнаты, едва только достигли совершеннолетия, — продолжала она. — А вы этого не сделали. Полагаю, вы чувствуете себя не так свободно с ваши ми приятелями, как они. Вы наблюдаете. Вы манипулируете. Вы знаете много, но друзей у вас нет.
— Полагаю, вы верите, что ваша острая проницательность удивит меня и заставит сообщить добровольно те сведения, которые дадут вам возможность оказывать на меня некоторое влияние, — грубо сказал Томас. — Пока что этого не получилось. Прошу вас, продолжайте констатировать очевидное, и, быть может, я передумаю.
Она и виду не подала, что слышит его.
— И с вашей семьей вы тоже не живете. Вам еще менее удобно с ними, чем с вашими приятелями.
— Почему вы стараетесь сопротивляться мне? — спросил он, толкая к ней тарелку с такой силой, что ей пришлось вытянуть руку, чтобы тарелка не соскользнула к ней на колени. — Я знаю, что вы меня боитесь. Я просто ощущаю ваш страх. Почему же вы при этом стараетесь разозлить меня?
— На вашей стороне сила и общество. А что есть у меня, кроме слов? — холодно ответила она. Она взяла в руку острый нож, лежащий в груде столового серебра. — И столовый нож. Полагаю, я могла бы попытаться прирезать вас этим ножом. — Она держала нож перед собой, глядя на его лезвие, и глаза у нее были немигающие, как у змеи. — Думаю, мне это понравилось бы. А вам могло бы понравиться, что я попытаюсь это сделать, потому что тогда вы могли бы ударить меня и заставить себя поверить, что вы делаете это по необходимости.
Томас мгновенно выбросил вперед руку, обхватил ее запястье прежде, чем она успела бы сделать что-то большее.
— Не вынуждайте меня заставлять вас пожалеть об этом.
— Я могла бы убить вас, — сказала она, и ее слова прозвучали почти что тоскливо. — Я не хочу сказать, что у меня есть на это силы, но желание у меня есть, а это гораздо важнее. Люди иногда сомневаются, могут ли они отнять жизнь у другого человека. Я знаю, что могу, я чуть было не отняла жизнь у самой себя. После этого жизнь кажется такой незначительной.
Томас видел, что за безжизненной ясностью ее взгляда скрывается боль. Женщина была далека, как звезда, но все же он знал: если через разделяющее их расстояние перекинуть мост, сам Томас покажется маленьким по сравнению с ней, а ее жар иссушит плоть его тела. Сейчас жар этот был обращен не на него, но внутрь, и он подумал: из чего она сделана, если может жить с этим? Потом она моргнула, и все исчезло. Но после этого у него остались холодок и ноющая боль, разбираться в причинах которой он не стал.
— Что с вами сделали? — спросил он, отпуская ее руку и отодвигаясь, словно мог этим уничтожить воспоминание о только что увиденном.
Она опустила глаза на нож и повернула его в руке, глядя, как газовый свет играет на стальном лезвии.
— Вам это безразлично, — сказала она. — С какой стати я буду открывать себя вам ради удовлетворения вашего праздного любопытства, когда у меня нет ни малейшего намерения отвечать на вопрос, который вас интересует гораздо больше?
— Вы на него ответите, — решительно заявил Томас. — Вам этого не удастся избежать.
— Или что? — Она не поднимала головы. — Что вы со мной сделаете, лорд Варкур? Полагаю, придумаете какое-то новое насилие. Вы не смогли заставить меня заговорить при помощи вашего пениса, так что, вероятно, вы прибегнете к иной форме насилия. Возможно, вы будете бить меня.
Равнодушие, с которым она проговорила все это, заставило его вздрогнуть.
— Возможно, — размышляла она, — вы даже зарежете меня. — Она приложила нож к ладони. Томас затаил дыхание. — Вы сказали, что сделаете все, что понадобится. Вы сделаете это, лорд Варкур? Сомневаюсь, что у вас хватит на это духа. — Ее голос превратился в шепот, в глазах появился опасный блеск. — А вот я сделаю.
И прежде чем Томас успел прореагировать, она провела лезвием по своей руке, и тонкая красная черта появилась на разрезанной плоти.
Томас выругался и выбил из ее руки нож. Нож упал с тупым звоном на турецкий ковер. Она сосредоточенно смотрела на кровь, стекающую в ее ладонь.
— Вы сошли с ума? — Томас вытащил носовой платок из кармана, встал и подошел к ней. Схватил за руку и грубо рванул вверх. Она не издала ни звука, не оказала никакого сопротивления. Он вытер кровь, осмотрел порез — длинный, но, к счастью, неглубокий. Томас вложил носовой платок в ее ладонь и отпустил ее руку.
— Держите это, дурочка, — приказал он.
Она молча сжала руку, глядя, как импровизированная повязка приобретает алый цвет.
«Она просто устроила сцену. Этого следовало ожидать. Она жила одна многие месяцы и ничего не сделала с собой», — грубо заметил он про себя, доставая графин с бренди из шкафчика. Но на сцену это не походило. Он мысленно проиграл заново, как все произошло и как ужасающая бледная красота этой женщины приобрела жуткое очарование, когда она резанула себя по руке…
Он резко повернулся к ней, пытаясь отогнать эту картину. Пока он стоял, отвернувшись от нее, она успела встать, беззвучно отодвинув стул, наклониться, и теперь пыталась дотянуться до ножа, лежащего на ковре.
— Черт побери! — крикнул Томас, поставив графин на стол со стуком. Она быстро выпрямилась, повернулась, держа в руке нож, но он бросился к ней. Схватил за руку, рванул назад, так что она всей тяжестью своего тела ударилась об стену. Ее рука, прижатая к этой стене, медленно разжалась, и нож выпал. Томас прижимал ее к стене всем своим телом.
Она отрывисто рассмеялась ему в лицо. Их губы встретились, и инстинкт взял над ним верх. Он ответил на поцелуй, все еще прижимая ее к стене. Губы у нее были горячие и жадные, они брали все, что он давал ей, требовали большего, и ее бедра терлись о его ноги.
Наконец его сознание послало приказ телу, и он оторвался от женщины, глядя на нее, прислонившуюся к стене, грудь ее вздымалась и опускалась, она пыталась отдышаться. Глаза ее блестели, но в лице по-прежнему не было ни кровинки.
— Вы сошли с ума, — сказал он. Он тоже сошел с ума, потому что больше всего ему хотелось не воспользоваться ее слабостью, чтобы получить от нее необходимые ответы, нет, самая существенная, иррациональная часть eго существа хотела только одного — спасти эту странную женщину. От чего спасти, он и сам не знал; но у него появилось внезапное нелепое убеждение, что спасти ее нужно и что она предлагает взамен спасти его самого.
