Анна Соколова - Царское гадание
Асенкова вышла как в чаду. Да, Гриша был прав. Начиналась какая-то новая, головокружительная жизнь, в которой ей, одинокой и непривычной, трудно было разобраться.
А на следующий вечер Асенкова под руку с Гедеоновым, одетым в щегольской фрак, вошла в зал Благородного собрания, залитый огнями. Александр Михайлович, подтянувшийся, с щегольским цилиндром на голове, смотрелся еще совсем молодцом, и понятно было, что среди его частых и разнообразных капризов полновластного паши, среди зеленой молодежи подведомственного ему театра ему случалось еще внушать легкие симпатии.
Асенкова шла как во сне. Никогда она не была в залах собрания, никогда не видала такого шумного и пестрого движения, не слышала этого писка поддельных голосов, этого шумного говора маскарадных интриг, не находилась среди этой горячей атмосферы лихорадочного шума и движения.
С хоров гремел дивный оркестр волшебника Штрауса, отца того «короля вальсов», который сводил с ума все последующие поколения. Посреди большого бокового зала, на высокой эстраде, обставленной зеленью и пальмами, в своих живописных костюмах пели и плясали цыгане.
Цыганки хоров старого, бывалого времени не щеголяли в заграничных бальных костюмах, выписанных из Парижа, которые так мало идут этим дочерям горячей степи. Цыгане появлялись на эстрадах в своих национальных костюмах и пели не романсы, а свои настоящие, родные жгучие песни. Это были настоящие кочевые цыгане, со всей оригинальной прелестью своего особенного быта, со всем пылом своей бурной страсти.
Асенкова еще никогда не слыхала настоящих цыганских песен и, услыхав их, выдернула свою руку из-под руки Гедеонова и почти побежала к эстраде.
Гедеонов с улыбкой последовал за нею и, дойдя до эстрады, оглянулся. Он заметил, что толпа почтительно расступается, и увидел вдали входившего в зал государя.
Маленькая Асенкова не заметила императора. Она ничего и никого не могла бы заметить в эту минуту — так охватили ее всю жгучие звуки цыганских песен.
— Ах, как они поют, как они поют! — воскликнула она, прижимаясь к руке своего кавалера. — Ах, как я рада, что приехала сюда… И как я вам благодарна!
— Не меня надо благодарить, а государя. Я по его приказанию приехал с тобою сюда! — сказал Гедеонов, направляясь навстречу императору и почти насильно увлекая за собою свою миниатюрную маску.
Асенкова, стройная и гибкая, была прелестна в своем щегольском маскарадном костюме. Ее дорогое атласное домино было сплошь обшито широкими кружевами, волнами падавшими вокруг ее стройной талии. Из-под кружева бархатной полумаски заманчиво выглядывал крошечный коралловый ротик с ровными, как перлы, зубками, и ее чарующая улыбка оживлялась блеском глаз, как яркие звездочки блестевших в продолговатых разрезах черного бархата. Никто не узнал бы под этой маской маленького задорного гусара, но прелестная и совсем молоденькая женщина видна была сразу…
Гедеонов стал так, чтобы государь, проходя мимо, мог заметить его. Он угадал верно: государь взглянул в его сторону и, подойдя к нему, заговорил с его маской.
Асенкова, вконец сконфуженная, сделала ему глубокий реверанс. Это вызвало кругом улыбки. Молодая девушка почувствовала, что сделала не то, что следовало, и покраснела под своей предательской маской.
— Ты, маска, вероятно, в первый раз здесь? — улыбнулся государь. — Ты даже с законами маскарадов не знакома?
— Да, ваше величество, — робко ответила Асенкова, не стараясь изменить голос.
Император рассмеялся.
— Здесь нет ни величества, ни высочества, — сказал он. — Здесь все всем говорят «ты»… Это привилегия маскарадов.
— Я не знала, — тихо, как бы оправдываясь, проговорила миниатюрная маска.
— Тебе твой кавалер не надоел? — шутя спросил государь, нагибаясь к ней. — Ты не желала бы переменить его?
— Нет, ничего!.. — проговорила Асенкова, чувствуя, что говорит не то, что следует.
— Гедеонов, ты мне уступишь свою маску, конечно, если она сама согласится на эту уступку? — сказал государь, завладевая рукой Асенковой.
Она молча повиновалась, Гедеонов же откланялся и отошел в сторону.
— Ты что же, маска, недовольна переменой? — спросил государь, близко нагибаясь к хорошенькому личику своей дамы и крепко сжимая ее маленькую ручку.
Она вздрогнула и тихо проговорила:
— Нет, довольна!
В эту минуту с эстрады раздалась широкая степная, вольная песня, и молодая девушка вся подалась вперед.
— Пойдемте туда, к цыганам, — проговорила она умоляющим голосом. — Пожалуйста, пойдемте туда, к ним!
— Хорошо, — ответил император, — но с одним условием: что ты перестанешь говорить мне «вы»… Это противно всем основным законам маскарадов.
— Хорошо, я не буду, — согласилась Асенкова, торопливо направляясь в сторону цыган, куда ее непреодолимо тянуло.
Никогда в жизни молодая девушка не испытывала ничего подобного. Она чувствовала, что в ее груди словно проснулась какая-то новая жизнь и огнем потекла по ее жилам. Ей хотелось и плакать, и на шею кому-то броситься, и молить она кого-то хотела о далеком, невозможном счастье, и словно хоронила она что-то безвозвратно уходившее.
— Ах, как они поют!.. Как они поют! — повторила она в порыве восторга.
— Ты очень любишь цыганское пение? — спросил государь, нагибаясь к ней.
— Я в первый раз слышу его, — ответила девушка.
— В первый раз? Да? Разве там, где ты училась, в театральной школе, никогда не пели цыгане?
— Нет, не пели! — ответила Асенкова.
— Что же именно тебе так нравится в их песнях? — спросил государь.
— Простор! — ответила молодая девушка голосом, которого сама не узнала. — Простор и огонь!
— Простор и огонь. Как ты это славно сказала! Ты, стало быть, и сама рвешься на простор, и в твоем маленьком сердечке тоже огонек загореться может?
Говоря это, государь все крепче и крепче прижимал к себе руку молодой девушки, и его обаятельный голос звучал все мягче и нежнее.
— Я не знаю, — ответила она, едва сознавая, что говорит, — но мне так хорошо, так хорошо, и я так понимаю их незнакомые мне песни!
— Подожди, мы заставим их для нас одних петь, — сказал государь, окончательно овладевая заметно дрожавшей рукой своей маленькой дамы.
— Для нас? Разве это возможно? — наивно спросила она и сама рассмеялась над своим глупым вопросом — как будто было на свете что-нибудь невозможное для государя, да притом такого, как император Николай Павлович.
— Чтобы сделать удовольствие моему маленькому гусару, все возможно, — милостиво ответил император, сжимая в своих горячих пальцах дрожащие пальцы своей дамы.
