Елена Хаецкая - Византийская принцесса
— Благодарю вас…
— Если герцог Роберт пригласит вас разделить с ним ночлег, не соглашайтесь.
— Благодарю вас, принцесса.
— Если он предложит вам угощение, откажитесь.
— Я так и поступлю, принцесса.
— Не позволяйте ему приближаться к вашим доспехам или к вам самому во время боя.
— Я могу просить вас, оказавшую мне столь великую милость, о второй милости? — спросил Тирант.
— Говорят, люди ненасытны, и если дать им палец, они потребуют руку до локтя, а если дать руку до локтя — захотят еще и часть туловища.
— Я прошу лишь кисть руки, и то на время, достаточное для того, чтобы запечатлеть на ней поцелуй.
— Я только что спасла вам жизнь! — вспыхнула Кармезина. — Не требуйте от меня большего!
— На что мне моя спасенная жизнь, если я не сумею найти ей применения? — возразил Тирант.
— Что ж, — после недолгого раздумья проговорила Кармезина, — пожалуй, вы правы, и мне нечего возразить вам.
И она протянула ему руку, перевернув кисть ладонью вверх. Ибо поцелуй сверху руки считается признаком власти, а поцелуй в ладонь может быть расценен как признак любви.
Тирант медленно погрузил лицо в эту узенькую девичью ладонь. Он еще прежде приметил тоненькие бисеринки пота в складочке, что отделяет пальцы от самой ладони, и сейчас осторожно слизнул их кончиком языка. А затем прикоснулся губами к самой сердцевине, где скрещиваются линии жизни, смерти, судьбы, разума с линией любви.
Кармезина запрокинула голову назад и прикусила губу, чтобы не вскрикнуть; все ее тело напряглось.
И тут вошла императрица.
— А, севастократор! — воскликнула мать Кармезины. — Как я рада видеть вас! Кажется, мы не встречались уже целую вечность — с той самой поры, как вы сняли с нас траур по праву, которое даровал вам мой супруг… Скажите мне теперь, как идут наши дела? Скоро ли решительное сражение? Ибо император не делится со мной никакими важными соображениями.
— Война, ваше величество, продолжается так, как это положено войне по самой ее природе. — Тирант выпустил руку Кармезины и поклонился государыне. — То есть с переменным успехом. Сейчас мы готовимся к новому походу.
— И вы об этом рассуждали с моей дочерью, севастократор?
— Могу вас заверить, ваше величество, что никаких других разговоров между нами не было да и быть не может, — сказал Тирант с чистой совестью.
— Я спрашивала севастократора о том, когда же он наконец изгонит из страны турок и проклятых предателей генуэзцев, — сказала Кармезина, покусывая губу. Она знала, что на щеках у нее горит румянец — предатель похуже любого генуэзца. — Я очень прогневалась, когда стала рассуждать об их подлости и коварстве.
— Да, война… — вздохнула императрица. — Она похожа на болезнь: тебе то лучше, то хуже; сегодня у тебя болит нога, завтра голова, послезавтра желудок или почки, а потом наступает разлитие черной или красной желчи, от чего хорошо помогает кровопускание; но после кровопускания может наступить головокружение, и тут снова возвращается боль в ноге… Кстати, я припоминаю, севастократор, что у вас больной желудок.
— Да. — Тирант подал руку императрице, желая вместе с нею покинуть покои Кармезины (он видел, что принцесса кусает губы и вот-вот разрыдается, и спешил увести ее мать). — Желудок, ваше величество, вовсе не такая грубая материя, как любят изображать насмешники. Напротив, малейшая перемена в составе воды или пищи вызывает тяжелые приступы. Взять хотя бы путешествие по морю. Морские ветры, будучи сильным проявлением воздушной стихии, обладают естественной способностью возбуждать тех сильфов, сиречь воздушных духов, которые обитают в человеческом теле, и таким образом в желудке зарождаются ветры, заставляющие человека сильно страдать…
Беседуя так, они удалились, оставив принцессу размышлять над тем, обожает она Тиранта или ненавидит. И в конце концов она склонилась к последнему и вздохнула.
* * *Спустя короткое время они встретились вновь — на сей раз в тот час, когда принцесса и ее мать вкушали пищу. Тирант вошел в обеденный зал неожиданно, так что Кармезина даже поперхнулась и поскорее спрятала лицо в большом кубке с сильно разбавленным вином. А Тирант низко поклонился и попросил дозволения прислуживать их величествам, ибо такова была его привилегия севастократора, и если он выражал подобное желание, все остальные дворцовые чины должны были уступать ему.
— Разумеется, севастократор, вы имеете на это полное право, — любезно сказала ему императрица и улыбнулась.
А Кармезина поджала губы и сказала, что у нее совершенно пропал аппетит, но она не желает выходить из-за стола и завершать трапезу прежде, чем объявит о том ее матушка.
Некоторое время все вкушали пищу молча, но под самый конец обеда Тирант обратился к императрице:
— Прошу милости вашего величества.
— Кажется, благородный рыцарь в последнее время только и делает, что просит о милости, — прошептала Кармезина.
Императрица этого не расслышала и кивнула Тиранту:
— Говорите.
— Я хотел бы задать вам один вопрос, моя госпожа.
— Что ж, задавайте, и, если моего слабого ума на то достанет, я вам отвечу.
— Скажите же мне в таком случае, если рыцарю суждено погибнуть, то какая смерть для него предпочтительнее — позорная или славная?
— Пресвятая Дева и все двенадцать угодников! — вскричала императрица. — О чем вы тут со мной толкуете? Разумеется, славная смерть всегда предпочтительней. Взять хотя бы древних римлян. Деяния великих мужей нам известны и служат для нас источником воодушевления и примера, поступки же подлых навсегда канули в забвение.
Во время этого диалога Кармезина пристально смотрела на Тиранта, но не произносила ни слова.
Едва императрица закончила говорить, как Тирант хватил кулаком по столу и сквозь зубы выговорил:
— Что ж, значит, так тому и быть!..
После этого он поднялся и направился к выходу. Многие из бывших в зале провожали его глазами, но никто не попытался его остановить.
Слышали, как он сбегает вниз по лестнице, затем донесся короткий отрывистый вскрик, как будто кого-то толкнули или обругали, и все стихло.
Император же, когда супруга пересказала ему эту странную сцену, заметил:
— У меня появилось опасение, что этот рыцарь либо влюблен, либо раскаивается в том, что прибыл к нам на помощь. Что ж, ничего удивительного: ему здесь одиноко. Он оторван от своей родины, от своих друзей и родных. А может быть, он просто обеспокоен могуществом наших врагов. Это можно понять… Я попробую выяснить, что же происходит с севастократором, а вы не задавайте ему никаких вопросов и постарайтесь пресечь все разговоры на этот счет.
