Шэна Эйби - Месть русалок
Не показывая виду, сколько боли причинили ему эти слова, Роланд лишь небрежно пожал плечами.
– Если хотите уйти, леди Кайла, то пожалуйста. Я вас не держу. Солдаты снаружи, конечно же, сразу схватят вас. А я посмотрю на это. Конечно, мои люди не причинят вреда женщине. – Он улыбнулся ей с самым зловещим видом и с удовлетворением увидел, как она в замешательстве отступила. – Но, к сожалению, снаружи не только мои люди. Там есть и люди короля Генри. А им была обещана награда за то, что они схватят вас и привезут к королю, живой или мертвой. Впрочем, я думаю, что они предпочтут видеть вас живой хотя бы несколько следующих ночей, а там, кто знает, что им взбредет в голову. Их здесь около сорока человек…
Он отвернулся от нее, предпочитая не замечать ее возмущенный, испуганный взгляд, и направился к столику у двери.
– Мне нет дела до того, какой путь вы предпочтете. Как вы правильно заметили, у верной ищейки короля нет души и уж определенно нет никаких причин сожалеть о глупом выборе девчонки, которая не в состоянии увидеть путь к спасению, который ей предлагают.
Он уже взялся за ручку, но задержался, словно еще раздумывая.
– Я предложил вам свою защиту. Что бы вы обо мне ни думали, я действительно буду вас охранять. Это мой долг и моя задача. Так что вы скажете, миледи? Какой выбор сделаете? От этого сейчас зависит ваша судьба.
Тлеющий уголек в камине вдруг скатился, взметнув облачко светящихся золотистых искр, на короткий миг осветивших девушку. Но и этого короткого мгновения Роланду хватило, чтобы увидеть выражение покорного отчаяния, появившееся на ее лице. И хотя он должен был бы почувствовать удовлетворение, ему вдруг стало немного стыдно за то, что удалось так легко сыграть на ее страхах.
Но она, как оказалось, смогла вызвать в нем не только угрызения совести. Он ощутил пробуждение еще одного весьма раздражающего чувства. Как это все не к месту! Придется серьезно заняться этим вопросом и по возможности найти способ избавиться от него как можно скорее.
– Я не могу доверять вам, – сказала она голосом, полным безнадежного отчаяния. – Мне кажется, вы тоже с большим удовольствием увидели бы меня мертвой.
– О нет, миледи, – произнес он тихо. Так тихо, что ей показалось, она это себе просто вообразила. – Только не я. Я бы предпочел видеть вас, живущей долго и счастливо.
Она издала возглас, означающий, что она ему нисколько не верит. Роланд повернул дверную ручку и открыл дверь. Дверь отчаянно заскрипела.
– И, в конце концов, какое значение имеет доверие, леди Кайла? Ведь ваш выбор очевиден: поедете ли вы со мной добровольно или мне придется везти вас силой?
Она смотрела, как он играет с ручкой двери, затем перевела взгляд на балконную дверь. Ее руки сами собой сжались в кулаки.
– Вы поймали меня в ловушку, милорд. На самом деле вы не оставляете мне выбора. В любом случае, я не могу победить.
– Да. Это именно то, что я сделал, – спокойно произнес Роланд и вышел из комнаты.
Оказывается, у нее серые глаза.
Не зеленые, не голубые, а серебристо-серые с черными искорками. Он никогда еще не видел ничего подобного.
Она задумчиво ехала подле него на своем могучем вороном жеребце, молчаливая и настороженная. И в то же время она внимательно наблюдала за ним, за вооруженными людьми, которые ехали вокруг, стараясь не замечать ее настороженных взглядов.
Платье, которое Роланд приобрел для нее у жены хозяина гостиницы, было ей совсем не впору, оно болталось на ее тонкой фигуре, но Кайла безропотно приняла его от Роланда, не говоря ни слова, и послушно переоделась в комнате, которую Роланд для нее снял. Разумеется, комната эта очень хорошо охранялась.
Таким образом было положено начало ее молчанию. Она ни разу не нарушила его с тех пор, как вышла из этой комнаты, одетая в совершенное уродство коричневого и зеленого цветов. Без единого слова она села в дамское седло, которое он приготовил дня нее. Лишь слегка приподняла брови, словно это ее удивило.
Без сомнения, она прекрасно умела ездить верхом и на неоседланной лошади выглядела грациозно, как сильфида. Должно быть, она ездила так бог знает сколько времени. Но Роланд не мог привезти ее в Лондон в таком виде: одетой в мужской костюм, верхом на неоседланной лошади. Генри бы этого не одобрил.
Даже теперь, в этом нелепом одеянии, она казалась ему юной колдуньей, царицей друидов, внезапно вышедшей из леса, чуждой этому миру насилия, пота и боли. Волосы, словно живой огонь, кожа такая чистая и гладкая, что лицо ее казалось вылепленным из алебастра. И эти глаза – странные, нездешние, колдовские глаза, словно солнечный свет, просочившийся сквозь грозовые тучи. Глядя на нее, он недоумевал, как она смогла выжить здесь, в диких горах. Определенно, тут было какое-то колдовство, хотя она и сама казалась иногда неразрывной частью этой дикой природы. Молчаливой, осторожной феей, вырванной из привычного для нее сказочного мира.
Роланд много раз видел, как она протягивает руку, чтобы погладить по шее коня, на котором ехала. Но это было единственное свидетельство того, что она как-то реагирует на действительность. Можно было подумать, что ее везли на казнь.
Разумеется, она сама именно так и думала. И Роланд не мог винить ее за то, что она ему не доверяла. Он и сам не смог бы назвать ни одной причины, по которой ей стоило бы это делать. Да и трудно было бы ожидать какого бы то ни было доверия после всего, что произошло между ними.
У нее были причины подозревать его во всех смертных грехах. И, должно быть, у нее были чертовски веские причины, раз она смогла выжить одна в горах в эти последние недели после резни да еще и пробралась к нему через всю Шотландию. У нее были причины выжить и множество причин – презирать его.
При мысли об этом ему становилось обидно и досадно, хотя он и сам не вполне понимал, почему. С чего бы ему беспокоиться о том, что именно она о нем думает? Она вовсе не обязана любить его за то, что он старается оберегать ее. У него есть служебные обязанности, есть долг чести, и если она этого не понимает, то так тому и быть. И уж, конечно, это ни в коем случае не может заставить его свернуть с выбранного пути.
Роланд Стрэтмор никогда не допускал, чтобы эмоции мешали осуществлению его планов. Эмоции были для него непозволительной роскошью – слишком утомительной, сбивающей с толку. В тех редких случаях, когда он позволял им завладеть его душой, они не давали действовать разумно и сконцентрироваться на главном. Одни словом, он в эмоциях не нуждался.
Единственное чувство, которому он давал волю, было чувство юмора. Почти всегда и во всем он мог разглядеть смешную сторону. Вот и сейчас на все происходящее он смотрел с явной иронией, отчего на его лице постоянно играла кривая улыбка, которую многие знавшие его люди научились побаиваться. Он допускал, что чувство юмора у него довольно странное, но уж какое есть, ничего с ним не поделаешь. В самом дальнем, укромном уголке своей души он даже радовался, что не может отказаться от этого едва ли не последнего, доступного ему чувства.
