Симона Вилар - Исповедь соперницы
Окрестности, как одеялом, укутывал белесый туман. Это была обычная для этих мест мгла, днем исчезавшая в лучах солнца, но вновь сгущавшаяся в сумерках. И все, что от меня требовалось — не потерять отблеск фонаря плывшей впереди плоскодонки, да беззвучно орудовать шестом. Я не хотел, чтобы Гита меня обнаружила, и был доволен, что ночь так темна. Высоко вверху, над пластами тумана, должно быть, светила луна, и от этого туман переливался и струился бледными полосами вперемешку с тьмой, обтекая стволы нагих деревьев.
Наконец я заметил сквозь туман свет. Всплески, доносившиеся со стороны лодки Гиты, стали более торопливыми. Я же приотстал и причалил у ближайшего берегового откоса, вытащил на него челнок и стал пробираться через мокрые заросли.
Словно для того, чтобы я мог лучше видеть, туман неожиданно расступился, и передо мной открылось озеро, а посреди него — поросший деревьями островок. Он походил на клочок окрестных лесов, упавший в тихую заводь и удерживаемый на плаву только собственным отражением. На островке под деревьями горел костер, освещая обычный для фэнов дом с высокой тростниковой кровлей и гладкими, чисто выбеленными стенами. У костра я заметил силуэт мужчины; он заспешил к берегу — и я узнал графа Эдгара.
— Мое Лунное Сияние!..
Она рассмеялась, когда он легко подхватил ее и высоко поднял, словно ребенка. А когда опустил, уже не разжимал объятий. Так они и стояли на берегу, слившись в поцелуе.
Я отвернулся, но не ушел сразу. Меня охватила слабость, и я опустился прямо на мокрую землю, прислонившись спиной к коряге. До меня доносились веселые голоса этих двоих. Потом стукнула дверь и все стихло.
Мой взгляд устремился ввысь, и в разрыве тумана я увидел звезду — одинокую, недосягаемую и дивно прекрасную. Я не знаю, как долго не отрывал от нее глаз.
Я передумал в ту ночь о многом. Мне даже приходило в голову жениться. В округе немало невест и вдов, которые с радостью примут мое предложение. Та же вдова рыцаря Норберта де Ласи откровенно заигрывала и добивалась встреч со мной. Сия матрона старше меня, однако она богата — и такая добыча как раз по зубам моей лени, когда для достижения цели не требуется ни малейших усилий.
Оставив мысли о вдовах, я принялся обдумывать план отправиться в Святую Землю. Я сам был свидетелем того, как тот или иной рыцарь отправлялся в Иерусалимское королевство, и если не исчезал бесследно, то возвращался овеянным славой защитника Гроба Господня и с тугим кошельком…
Но окончательное решение пришло лишь под утро, когда, продрогший и опустошенный, я вел свой челнок к церкви Святого Дунстана, присматриваясь к берегам и стараясь запомнить дорогу к дому на острове. Я должен запомнить каждую излучину ручья и каждую кривую ветлу, и ничего не перепутать.
Ибо я решил убить Эдгара.
Я больше не думал о чести, о рыцарском поединке, о достойном единоборстве — я слишком хорошо знал, как умеет биться Эдгар. У крестоносцев особая выучка, а храмовники и подавно слывут непревзойденными воинами. Нет, поединок с Эдгаром меня не устраивал. А вот затаиться в засаде, выждать на пустынной тропе и… пустить только одну стрелу…
И если все пройдет удачно — кто посмеет заподозрить меня, человека, некогда спасшего его имя и честь? У Эдгара немало недругов, да и слухи о разбоях в графстве могут сыграть мне на руку. И если его не станет — долго ли будет горевать о нем Гита Вейк?
* * *Принятое решение вывело меня из спячки. Я ожил и начал все чаще покидать Тауэр Вейк, всячески давая понять, что у меня завелась милашка, и леди Гита, похоже, была только рада этому. Кроме того, я без конца охотился с луком, причем бил преимущественно мелкую дичь, восстанавливая почти утраченный навык меткой стрельбы на большое расстояние.
Приглядывал я и место для засады, но уже не сомневался, что лучше всего затаиться у озера, где граф устроил свое гнездышко для свиданий. В воображении я уже видел, как терпеливо выжидаю, как наконец-то доносится стук копыт его коня, как граф спрыгивает с седла…
Вот тогда-то я его и окликну. Непременно окликну перед тем, как спустить тетиву. Пусть заглянет в глаза собственной смерти!
…В середине февраля начались нескончаемые снегопады, и нашим голубкам пришлось на время отказаться от встреч. Как раз в эту пору Утрэд предложил мне составить ему компанию — он собирался к родне в Бэри-Сент-Эдмундс и помнил однажды высказанное мною желание помолиться у гробницы короля-мученика.
Мы выехали еще затемно, несмотря на непрекращающийся снегопад, и прибыли в Бэри когда уже стало смеркаться. Мы двигались шагом по узким улочкам, низко надвинув на лицо капюшоны — не только из-за сырых снежных хлопьев, но и потому, что Утрэд не хотел быть узнанным. Людей Гиты Вейк, напомнил он мне, не больно жалуют во владениях аббата Ансельма.
Утрэд остался у родни, а я, не задерживаясь даже для того, чтобы перекусить, отправился к мессе и едва ступил под своды монастырского храма Святого Эдмунда, почувствовал благочестивый трепет. Передо мной открылось огромное сумрачное пространство, полное приглушенного гула голосов. Мерцали сотни свечей, распространяя сладковатый аромат, но их света было недостаточно для того, чтобы озарить своды и массивные капители колонн центрального нефа. Голоса множества молящихся в этом полумраке звучали таинственно, словно из иного мира.
Я тоже опустился на колени и зашептал слова молитвы:
— Averte faciet tuam a paccatis meis…[68]
Но мистическое чувство, охватившее меня, начало рассеиваться, как только я обнаружил, что литургию совершает не кто иной, как аббат Ансельм.
В белой рясе с черным бархатным оплечьем и серебряным крестом на груди он выглядел весьма внушительно, да и службу вел в соответствии с самым строгим каноном. Преподобный слыл человеком весьма большой учености, к словам которого прислушиваются не только многие прелаты, но даже особы королевской крови. Но я-то помнил его совсем иным — лихо распевающим похабные песни за чашей вина в обществе рыцарей графини Бэртрады, к которым в ту пору принадлежал и я.
Я невольно ухмыльнулся, заметив, что Ансельм то и дело поглядывает на кого-то из стоящих у самого алтаря, где находились места для знати. Пробравшись в боковой придел, я выглянул из-за цоколя колоны — так и есть, графиня собственной персоной.
Леди Бэртраду ни с кем не спутаешь и со спины: богатый меховой плащ, крытый алым сукном, темное головное покрывало искрится золотыми узорами. А тут еще позади меня пара кумушек, осовевших от долгого богослужения, завели вполголоса разговор, из которого я узнал, что миледи Бэртрада вот уже скоро месяц, как живет в Бэри-Сент-Эдмундс, ибо снова в ссоре с супругом. А поскольку нелады в графской семье уже стали делом привычным и после каждой ссоры миледи ищет утешения в аббатстве, преподобный даже отвел ей особые покои в своем загородном дворце.
