Вайдекр, или темная страсть (Широкий Дол) (др. перевод) - Грегори Филиппа
— Я не проклинаю вас, Беатрис, — его голос был так же спокоен, как его глаза. — Ваше собственное проклятие — это вы сами. Вы сеете смерть и разорение на своей земле.
Я рванула поводья и хлестнула Тобермори кнутом. Он взвился на дыбы, и его переднее копыто ударило Джона в плечо. Джон отшатнулся к двери, я вонзила каблуки в бока лошади, и мы понеслись по аллее, будто нам опять предстояла скачка. Но бороться я должна была не с тем человеком, который так любил меня когда-то.
Тобермори был счастлив, что вырвался из конюшни, а я счастлива, что скачу верхом. Золотой солнечный свет лился на мое лицо и, как шампанское, согревал мое сердце. В лесах, как сумасшедшие, пели птицы и где-то куковала кукушка. Высоко в небе заливались жаворонки, земля дышала сладким запахом травы, луговых цветов и зреющего сена. Вайдекр был вечным. Он оставался тем же самым.
Но я стала другой. Я смотрела вокруг, но прекрасное зрелище не задевало никаких струн в моей душе. Земля была такой же прекрасной и желанной, но она не нуждалась во мне. Я стала здесь чужой. И скакала я, как всадник, едва научившийся держаться на лошади. Седло подо мной было неудобным, а поводья слишком тяжелыми. Мы с Тобермори не были единым существом, он даже не услышал меня, когда я прошептала его имя.
Мой инстинкт не мог мне ничего подсказать, поэтому мне пришлось очень внимательно вглядываться в посевы. Я скакала вдоль изгороди, увидев в ней дыру, я привязала лошадь к кусту и спешилась. Сорвав толстую крепкую ветвь, я заделала отверстие, но какой же тяжелой оказалась эта работа!
Потом мы поехали дальше, и по привычке Тобермори свернул на дорогу, ведущую в деревню. В моем душевном оцепенении я забыла, что не была там почти месяц, после того самого дня рождения. Конечно, они уже знали от наших слуг, как я стояла в окружении камней, рассыпавшихся у моих ног, как я, едва передвигая ноги, пошла к себе и как я несколько недель не могла подняться с постели. Я не собиралась приезжать сюда: жить на земле Вайдекра и чувствовать себя чужой — совершенно истощило мои силы, будто моя жизнь по капле покинула меня. Но хотя мои пальцы онемели, а сердце болело, я сидела с прямой спиной, как учил меня папа, голова была гордо поднята, и я смотрела только перед собой.
Путь в Экр проходил мимо церковного кладбища, У ограды которого высились два небольших холмика. На них не было ни креста, ни могильной плиты, только свежие цветы. Первые самоубийцы за всю долгую историю Вайдекра.
Мы свернули налево и поскакали по улице. Я никого не боялась, в своем странном оцепенении. Что еще крестьяне могли мне сделать? Они отказали мне в своей любви, они научились ненавидеть меня. Они осмелились на скрытые угрозы и детскую жестокость. Но больше они ничего не могут сделать. Я могу проезжать здесь хоть каждый день моей жизни. Если они посмеют причинить мне вред, я разорю эту деревню. Я сожгу крыши над их головами. И они знают это.
Около одного домика склонилась женщина, пропалывая коротенькую грядку овощей. Подняв голову, она увидела меня и вдруг, резко схватив ребенка за руку, кинулась в дом. Дверь за ней захлопнулась со стуком, прозвучавшим, как выстрел. И как будто, чтобы отвлечь меня от ее дерзости, — хотя я прекрасно знала ее имя, Бетти Майлс, — захлопали двери каждого коттеджа. Крестьяне видели меня сквозь маленькие оконца, они слышали стук копыт моей лошади, и каждый кинулся к двери и захлопнул ее со всей силой. Экр заперся от меня, так же, как закрылась от меня его земля.
По дороге домой я только раз остановилась, чтобы взглянуть на огромное поле пшеницы, раскинувшееся на общинной земле. Как по мановению волшебной палочки, все приметы этого чудесного места исчезли под зеленым покрывалом пшеницы. Два глубоких оврага превратились в едва заметные полоски. Яма в земле, оставшаяся после выкорчевки огромного дуба, казалась небольшой воронкой. Тропинки, которые вели к этому дубу, просто исчезли. И мне, сидящей высоко на лошади, казалось, что ничего этого никогда и не было и пшеница растет на этой земле уже тысячу лет.
Когда я вернулась домой, все пили чай в гостиной, и только Гарри приветствовал мое появление.
— Я рад, что ты опять проведала землю, — сказал он радостно, но несколько невнятно, из-за фруктового кекса, которым он набил себе рот.
Селия, заметив мою бледность, тревожно взглянула на Джона, и он поднял на меня изучающие, нелюбящие глаза.
— Чашечку чая, — предложила Селия, — ты выглядишь усталой.
— Но чувствую себя прекрасно, — нетерпеливо отмахнулась я. — Ты оказалась права, Селия, урожай будет отличный. При хорошем лете мы в один год избавимся от долгов.
Из-под ресниц я взглянула на Джона. Он усмехнулся, и я догадалась, что деньги Мак Эндрю купили все секреты торговцев и банкиров и Джон знает, что за один год нам мало что удастся сделать. Удача придет к нам не раньше, чем через пять лет.
— Отлично! — обрадовался Гарри. — Я особенно рад, Беатрис, что ты поправилась, так как хотел, чтобы ты сводила на поля лондонского торговца пшеницей, который приезжает сюда на следующей неделе.
Я грозно взглянула на Гарри, но слово уже было сказано.
— Лондонский торговец? — быстро переспросил Джон. — А что он хочет? Я думал, вы никогда не продаете урожай в Лондон.
— Мы и не продаем, — кротко ответила я. — Но этот человек, мистер Гилби, случайно оказался в наших местах и хотел бы взглянуть на наши поля, чтобы получить представление о пшенице в Суссексе.
Гарри открыл было рот, а Джон посмотрел на меня с такой открытой насмешкой, которая свидетельствовала, что он считает меня наглой лгуньей.
— Может быть, с ним лучше не встречаться, Гарри? — мягко предложила Селия. — Вдруг он предложит хорошую цену, и ты не сможешь ему отказать. А ты всегда говорил, что зерно должно оставаться там, где его вырастили.
— Я помню, — нетерпеливо отмахнулся Гарри, — но времена меняются, дорогая. Старые идеи о маленьких рынках и грошовых сделках сейчас устарели.
— И не подходят для бесед в гостиной, — вмешалась я. — Селия, можно мне еще чаю? И нет ли у нас бисквитов с глазурью?
Селия засуетилась над вазой, но по ее лицу я догадалась, что она не удовлетворена ответом. Джон, стоя У камина, поглядывал то на Гарри, то на меня, будто перед ним находились два медицинских экспоната, представляющие низшие формы жизни.
— Итак, вы не будете продавать ему зерно? — сдержанно спросил он, прекрасно зная, что у нас нет другого выхода.
— Нет, — с уверенностью произнесла я. — Если только самую малость. Пшеницу с новых полей, которая все равно не поступала на рынок в прошлом году. Было бы глупо везти ее в Мидхерст и сбивать там цену.
— В самом деле? — заинтересовался Джон. — А я было подумал, что после тяжелой и голодной зимы дешевый хлеб был бы спасеньем для бедных.
— О, да! — воскликнула Селия с энтузиазмом. — Пообещайте, пожалуйста, что прибыли пойдут на бедных, Гарри, Беатрис! Они пережили ужасную зиму. Но одно хорошее лето, и Вайдекр будет счастлив и сыт опять.
Я потягивала свой чай и молчала. Селия была женой Гарри, а он клялся, что не потерпит глупых сентиментальных вмешательств в наши дела. Но он шаркал под столом ногами и смотрел на меня, ожидая поддержки. Я выжидала, и ему пришлось выступить против неуместного приступа христианского милосердия Селии.
— Я не хочу это обсуждать, — наконец, решился он. — Селия, вы с Джоном правы в том, что о бедных нужно заботиться. Я и сам за них переживаю. Никто не хочет, чтобы они голодали. Но если они так беспечны, что женятся и заводят огромные семьи, не зная на что собираются жить, то едва ли они заслуживают таких забот. Конечно, никто не будет голодать в Экре, но содержать целую деревню я тоже не могу.
— Не можете или не хотите? — поинтересовался Джон.
— О, давайте переменим тему! — вмешалась я. — Сквайр Гарри все сказал. Пока стоит хорошая погода, в Экре все в порядке. Гораздо веселее обсудить планы на лето. Я очень хотела бы показать Ричарду море. Мы не можем устроить небольшую поездку на побережье?
