Виктория Холт - Рожденная для славы
Я позволила Сесилу убедить себя. В конце концов, я и сама ни за что не стала бы подвергать Роберта всенародному осмеянию. Будет вполне достаточно того, что я как следует отчитаю его с глазу на глаз.
Изображая неохоту, я согласилась, чтобы Роберт остался на посту главнокомандующего, пока не утрясется вопрос с его титулом. Когда первая вспышка гнева улеглась, я задалась целью показать всем окружающим, что Роберт действовал на свой страх и риск. Все знали, как я отношусь к своему фавориту, и я должна была во что бы то ни стало избежать подозрений, будто это я сама подтолкнула его принять генерал-губернаторский титул. На заседании Совета я недвусмысленно заявила, что не имею к этому ни малейшего отношения, и потребовала, чтобы мои министры придумали, как нам выйти из опасной ситуации.
Задача, возложенная на Роберта, явно оказалась ему не по плечу. Нельзя было посылать его в Нидерланды. Он сразу же проникся презрением к голландцам за их неотесанные манеры, называя своих союзников не иначе, как «крикунами» и «жестянщиками», и больше всего на свете хотел поскорее вернуться в Лондон.
К тому же, как уже было сказано, граф Лестер оказался никудышным полководцем, испанцы были ему не по зубам. Правда, ему удалось освободить город Граве, после чего Роберт решил, что война выиграна и можно больше не сражаться. Однако вскоре после этого герцог Пармский отбил город обратно, и Роберт переругался со всеми своими генералами, обвиняя в неудаче их.
Могу себе представить, как он скучал по придворной жизни.
Вскоре приключилось несчастье. Филипп Сидни отправился вслед за своим дядей, чтобы возглавить гарнизон Флашинга. Должно быть, молодой человек всячески поддерживал дядю в трудные минуты, оправдывая его ошибки и непомерное честолюбие, ведь, с точки зрения Сидни, граф Лестер не мог поступить неправильно.
Филипп Сидни пребывал в подавленном расположении духа, ибо у него почти одновременно умерли отец и мать. Я тоже опечалилась, особенно из-за Мэри, чью преданность всегда очень ценила. Терпеть не могу, когда умирают близкие мне люди. Ладно еще, если это происходит в постели, но когда кто-то из моих любимцев бессмысленно гибнет на поле брани, это просто невыносимо!
Несчастье произошло возле городка Цутфена. Филипп Сидни вышел утром из своего шатра и отправился на передовые позиции. К несчастью, ему по дороге встретился некий сэр Уильям Пелхэм, Филипп увидел, что этот офицер не надел кирасу, и отдал ему свою. Такая непростительная оплошность! В последовавшей схватке Филипп был ранен в незащищенное бедро. Этот молодой человек всегда был немного не от мира сего, хоть и писал любовные послания Пенелопе Рич, чужой жене. Дочь волчицы, должно быть, унаследовала от своей маменьки колдовскую способность привораживать мужчин, и Филипп сохранил ей верность, хоть и женился на очень хорошей девушке, дочери Уолсингэма.
Мне рассказывали, что раненый Филипп, мучаясь от жажды, отдал принесенную ему воду другому раненому. «Возьмите, вам это нужнее, чем мне», — сказал он.
Тех, кто умирает молодым, нередко называют «святыми», полагая, что эти люди слишком хороши для бренного мира и потому Господь поскорее призывает их к себе. То же самое говорили и о Сидни.
Роберт велел перенести раненого племянника на свою барку, которая поплыла по реке в Арнхайм. Фрэнсис Уолсингэм, жена Филиппа, несмотря на беременность, самоотверженно ухаживала за раненым. Она была ему очень хорошей женой, хоть он продолжал сохнуть по Пенелопе Рич. Говорили, что эта любовь чисто духовного свойства, но, полагаю, бедняжке Фрэнсис все равно было нелегко.
Филипп умер у нее на руках. Представляю, как горевал бедный Роберт.
После торжественного отплытия в Нидерланды его ожидали там сплошные неудачи и несчастья. Вот какие последствия повлекло за собой мое необдуманное решение участвовать в войне на стороне голландцев.
Теперь я ненавидела войну еще больше, чем прежде. Бесполезное, хлопотное и дорогостоящее занятие! Но как же быть с Испанией? Вопрос оставался открытым, тем более что наша голландская экспедиция не принесла никакого результата.
Но тут разразилась новая гроза, вошедшая в историю под названием «Заговор Бабингтона». На время Мария Стюарт заставила меня забыть о Нидерландах.
ФОТЕРИНГЕЙ
Оглядываясь на прожитые годы, я с благодарностью думаю о моих министрах и советниках. Мне довелось жить в эпоху, выдвинувшую великих людей. Тщу себя надеждой, что я в немалой степени способствовала этому. Мои министры глубоко уважали мое мнение, но все время помнили, что их королева — слабая женщина, и это пробуждало в них желание защитить и уберечь меня. Королю эти люди служили бы иначе. У меня, как у женщины, было больше власти, чем у монарха-мужчины. Приближенные научились приспосабливаться к моим чисто женским качествам — пылким симпатиям и антипатиям, предсказуемой непредсказуемости. Это звучит как парадокс, но на самом деле никакого противоречия здесь нет. Мои придворные знали, что я быстро распаляюсь, но столь же быстро остываю, а главное, даже в минуты самого яростного гнева никогда не забываю о своей выгоде. Все знали: что выгодно для Елизаветы, то выгодно и для Англии. Именно поэтому мои люди служили мне с преданностью и усердием. Каждый из них по-своему был в меня влюблен, но вовсе не в плотском смысле. В их чувстве не было похоти, лишь обожание и глубочайшее уважение.
Даже мои так называемые красавчики — Роберт, Хаттон, Хенидж — являлись государственными мужами. А мои «авантюристы» — Дрейк, Рэли и другие — были не просто искателями приключений. Однако больше всего я ценила своих «серьезных» министров, возглавляемых лордом Берли и Уолсингэмом. Если бы не эти двое, мое царствование сложилось бы совершенно иначе. Каждый из них пользовался особыми привилегиями. Я поощряла в них откровенность и позволяла критиковать свои действия. Впрочем, ни Берли, ни Уолсингэм и не могли бы вести себя иначе. Каждый из них был честен и прям; можно сказать, что моя судьба находилась в их руках.
Сэр Фрэнсис Уолсингэм был убежденным протестантом. Этот маленький худощавый человек всегда одевался только в черное. Он жил государственными интересами, считал своим долгом защищать королеву и родину, сделать Англию мирной и процветающей страной. Главная страсть его жизни, как и у меня, была любовь к отчизне. Уолсингэм всегда резал правду в глаза и не уклонялся от высказывания собственного мнения, даже если знал, что принято оно будет с неудовольствием. Именно это его качество мне больше всего в нем и нравилось. Как бы я ни ругала Уолсингэма, как бы ни набрасывалась на него, он никогда не уступал.
