Ангелочек. Время любить - Дюпюи Мари-Бернадетт
— Он мне не жених, — тихо сказала Розетта.
— Простите меня, я думал…
Смущенный Робер удалился. Он прошел в дом через диспансер. Пьеро, что-то насвистывая, выбежал за ворота. Виктор вернулся с пустой корзиной.
— Могу ли я сесть около вас? — спросил он.
— Да, как вам угодно.
Они замолчали. Розетта твердила себе, что она прилично выглядит в старом летнем платье Анжелины из бежевого ситца с цветочным рисунком. Она заплела свои темные волосы в косу, кокетливо лежавшую на ее правом плече.
— Я говорил о вас с моей матерью, — начал Виктор, внезапно покраснев. — Ну, я сказал ей, что буду вашим кавалером на свадьбе мадемуазель Лубе. Мои родители тоже приглашены.
— Я знаю. Анжелина сказала мне.
— Хорошо. Что вы читаете?
— Евангелие, — ответила Розетта. — Я готовлюсь к монашеской жизни. В следующем году я стану послушницей.
Явно разочарованный, Виктор нахмурился.
— Мне очень больно это слышать, — признался он. — В таком случае мне ничего не остается, кроме как записаться в солдаты.
— Заметьте, Анжелина обо всем мне рассказывает. Вы сказали ей то же самое, когда узнали, что она помолвлена.
Виктор рассмеялся, но быстро вновь стал серьезным. Его темные глаза блестели от нетерпения. Он пытался поймать взгляд Розетты.
— С вашей подругой я шутил, но сейчас я говорю искренне. Мадемуазель Розетта, я еще не встречал лучшей девушки, чем вы. Некоторые вещи невозможно объяснить. Как только я увидел вас сидящей около огня, склонившись над шитьем, я сразу же почувствовал, как у меня защемило сердце. И вот сейчас я опечалился, узнав, что вы решили посвятить свою юную жизнь Богу.
Розетта, терзаемая невыносимыми муками, опустила голову и принялась разглядывать детскую простыню, на которой она вышивала инициалы Анри.
— Возможно, я должна была вам об этом сказать при первой же нашей встрече. — Девушка вздохнула.
В ней боролись противоречивые чувства. Конечно, Розетта была бы счастлива выслушать нежные признания Виктора. Но нет, она пребывала в отчаянии, поскольку, будучи честной сама с собой, считала своим долгом лишить его всякой надежды.
— Розетта, мы одни. Вы можете говорить со мной откровенно. Я добропорядочный католик и восхищаюсь вашим выбором, но мне хотелось бы знать, что вас побудило вступить на этот путь.
— Не вижу необходимости объяснять вам. В нашем краю есть много других девушек, которые по достоинству оценят вас. Послушайте, мсье Виктор, не надо больше приходить ко мне.
Виктор пристально посмотрел на Розетту, очарованный ямочкой на ее подбородке и высоким, скорее детским голосом.
— Я серьезный человек и не флиртую со всеми подряд. Разумеется, я люблю танцевать, когда на ярмарочной площади устраивают гуляния. Я кружил в танце многих барышень, но с вами все иначе. До Рождества мне, возможно, удастся убедить вас отказаться от решения стать монахиней. А что об этом думает Анжелина?
— Она еще ничего не знает.
— Но вас будет ей не хватать! Я думал, что вы ее ассистентка в диспансере. По крайней мере, она так говорила мне до того, как представила меня вам.
Из глаз Розетты брызнули слезы. Она была на грани нервного срыва, у нее больше не было сил следить за своей речью и врать. Ей хотелось только одного: прогнать Виктора со двора, из своих мыслей и своего обновленного сердца. Ее влекло к этому юноше, и это было мучительно, как тяжелая болезнь.
— Со стороны Анжелины это так мило! — воскликнула Розетта. — Я не ее подруга и тем более не ассистентка. Я ее служанка, оказалась в ее доме прошлой зимой. Я просила милостыню на паперти, а она взяла меня под свое крыло. У меня нет семьи, мсье, я уличная девчонка, выросшая в трущобах. А ваш отец — судебный исполнитель, вы выросли в прекрасном уютном доме, не ведая, что такое холод и голод.
Розетта разрыдалась. Ошеломленный юноша отвернулся, не зная, что делать.
— Я ей обязана всем, ей, Анжелине, — добавила Розетта. — Посмотрите на это платье, когда-то она носила его. Она дала мне даже этот платок. Она научила меня читать и правильно выражаться…
После этих слов Розетта так по-детски вытерла слезы, что у Виктора защемило сердце.
— Теперь вы можете уйти, — прошептала Розетта.
— Если это приказ, то я уйду. Если нет, то как я могу уйти? Вы плачете! Неужели вы думаете, что я способен опуститься так низко, что оставлю вас наедине со своей печалью?
— Мне лучше побыть одной, выплакаться, — пробормотала Розетта. — Если вы останетесь, я могу наговорить вам всяких гадостей, просто так, чтобы вы прониклись ко мне отвращением.
Он колебался, тронутый ее отчаянием. Виктор Пикемаль, бакалавр[32], читал романы Золя и, к великому неудовольствию отца, относил себя к левым республиканцам. Он разделял взгляды некоторых приверженцев социализма, что побуждало его считать плакавшую девушку жертвой социальной несправедливости.
— Мадемуазель Розетта, мне очень жаль, что я поставил вас в столь затруднительное положение. Но я тронут вашей откровенностью и восхищен непреклонным стремлением учиться. Я полагаю, что вы умная и добрая особа, веселая в иных обстоятельствах.
— Почему?
— Ваше лицо излучает жизнерадостность. Об этом свидетельствуют ямочки на щеках и подбородке.
— Да, прежде я была веселой, постоянно пела. Мсье Луиджи утверждает, что у меня красивый голос.
— Прежде? — удивился Виктор. — Еще раз простите меня, но мне кажется, что вы очень привязаны к Анжелине, приютившей вас. Очевидно, вы были несчастливы до этой зимы…
— Да замолчите же вы! — вспылила Розетта. — Чего вы хотите? Вытащить из меня правду клещами? Прежде — это значит прежде, и точка. Оставьте меня в покое, прошу вас!
Розетта с трудом удержалась, чтобы не выругаться. Виктор встал со складного стула.
— Совсем недавно вы угрожали мне, что наговорите гадостей, лишь бы вызвать у меня отвращение, — ласково произнес он. — Но я приверженец логики. Почему вы хотите вызвать у меня отвращение к себе? Полагаю, потому, что мои родители буржуа, а вы родились на помойке, как говорите. Однако вы ошибаетесь, мадемуазель Розетта. Я был бы жалким типом, если бы стал презирать вас из-за социальных различий, за которые мы оба не несем никакой ответственности. Разве я мечтал родиться в семье мэтра Пикемаля, владеющего огромным состоянием, в том числе и тремя домами в Сен-Жироне? Нет! Разве вы требовали, чтобы вас произвели на свет в трущобах, говоря вашими словами, которые возникли в результате несправедливого правления, стали плодом промышленной революции? Нет! Мы рождаемся свободными и равными в правах и должны оставаться таковыми, как записано в Декларации прав человека и гражданина 1789 года. Что касается Бога, которому вы поклоняетесь, то разве он не учит нас смирению, вере и презрению к деньгам? Иисус изгнал торговцев из Храма…
Ошеломленная этим потоком слов, Розетта то и дело согласно кивала. Она не была готова к столь страстной речи и не могла ничего ответить.
Возбужденный, не замечая непослушную прядь, опять упавшую на высокий лоб, Виктор, уже спокойнее, продолжил:
— Анжелина, вероятно, вам сказала, что в прошлом году моя сестра Альбертина, которую я нежно любил, умерла при родах. Вместе со всей моей семьей я провел у ее смертного ложа всю ночь. Было ужасно видеть, как она лежит, такая еще красивая, вместе со своим тоже мертвым ребенком, которого мы положили рядом с ней. Я был потрясен, возмущен этой трагедией, этой несправедливостью. С тех пор я смотрю на жизнь с иной точки зрения. Ну, я хочу сказать, жизнь — слишком ценное достояние, которое не надо тратить в бесплодных поисках или тщеславии. Лучше ловить каждый лучик радости и счастья. И, главное, надо уважать своих близких. Я бесконечно уважаю вас, мадемуазель Розетта.
— Посидите еще немного, Виктор. Через несколько минут вы перестанете меня уважать. Я почти вас не знаю, но, слушая вас, я поняла, что вы очень милый юноша. Вы мне тоже нравитесь, и поэтому я не стану скрывать от вас правду. После этого вы можете уйти. В один прекрасный день вы встретите настоящую барышню, достойную вас.
