Диана Гэблдон - Чужестранка Книга 1

Теперь, когда наболевшие мышцы расслабились во время движения, идти мне стало уже намного легче. Несколько остыли и расслабились и мои обостренные чувства в то время, как я слушала забавные и беспощадные по отношению к самому себе рассказы Джейми.

— Мне, конечно, не нравилось, когда меня били, но, если у меня оказывался выбор, я предпочитал, чтобы наказывал меня отец, а не школьный учитель, который в школе не порол нас по заду, но хлестал ремнем по ладони. Отец говорил, что, если он отхлещет меня по ладони, я не смогу управляться с домашней работой, а после порки по заднице мне не придется сидеть и лодырничать. Учителя у нас в школе сменялись что ни год, не выдерживали подолгу и либо начинали фермерствовать, либо уезжали в более богатые края. Платили школьным учителям мало, все они были худые и голодные. Только один был толстый, но я думаю, он был не настоящий школьный учитель. Выглядел он как переодетый священник.

Я припомнила пухлого маленького отца Бэйна и усмехнулась в знак согласия.

— Одного я особенно запомнил, — говорил Джейми, — потому что он ставил тебя перед классом с вытянутой вперед рукой и читал длинную нотацию обо всех твоих провинностях, прежде чем начать, и продолжал ее в промежутках между ударами. Я, бывало, стою перед ним с вытянутой рукой, испытываю жгучую боль и молюсь об одном — чтобы он перестал болтать языком и поскорее закончил дело, пока я не потерял присутствие духа и не заревел.

— Я полагаю, что именно этого он и добивался, — вставила я, испытывая к нему сочувствие вопреки моей воле.

— О да, — отозвался он без колебаний. — Мне понадобилось некоторое время, чтобы это понять, но когда я понял, то по своему обыкновению не удержал язык за зубами. — Он вздохнул.

— И что из этого вышло? — поинтересовалась я уже без всякой внутренней злости.

— Однажды он решил наказать меня за то, что я никак не привыкал писать правой рукой, а все левой. Хлестнул меня три раза, растянул это почти на пять минут, ублюдок, и принялся твердить мне, прежде чем продолжать, что я глупый, ленивый, упрямый мальчишка, неотесанная деревенщина и так далее. Рука у меня горела, потому что он проделывал это уже второй раз за день, и было мне страшно оттого, что дома меня ждет хорошая порка. Такое у нас водилось обыкновение: если мне попадало в школе, то дома мне всыпали сразу, как я приходил; отец считал учение самым важным делом. Словом, как бы там ни было, но я потерял терпение.

Неосознанным движением он обмотал повод вокруг левой руки, словно хотел защитить чувствительную ладонь. Помолчал и глянул на меня.

— Я редко теряю самообладание, Саксоночка, и обычно раскаиваюсь, если это происходит.

Это, пожалуй, уже было близко к извинению.

— Раскаивался ли ты тогда?

— Я тогда сжал кулаки и посмотрел на него снизу вверх — он был высокий сухопарый парень лет, я думаю, двадцати, но мне-то он казался старым — и сказал: «Я вас не боюсь, и плакать вы меня не заставите, бейте как хотите!» — Джейми сделал глубокий вдох, потом выдохнул. — Это, конечно, было ошибкой говорить ему такое, пока он ещё держит в руке ремень.

— Можешь не продолжать, — сказала я. — Он ведь постарался доказать тебе, что ты ошибаешься?

— Вот именно, постарался, — кивнул Джейми, темный силуэт его головы вырисовывался на фоне покрытого облаками неба. Слово «постарался» он выговорил с мрачным удовлетворением.

— Он не добился своего?

Темная голова качнулась из стороны в сторону.

— Нет, не добился. Он не заставил меня заплакать. Зато заставил пожалеть, что я не промолчал.

Он умолк и повернулся лицом ко мне. В эту минуту в облаках появился просвет и лунный луч обвел позолотой контуры его щек и подбородка, как у одного из архангелов Донателло.

— Когда Дугал описывал тебе мой характер, он, возможно, упоминал, что я иногда бываю немного упрям?

Удлиненные глаза сверкнули — скорее как у Люцифера, чем как у архангела Михаила.

— Мягко сказано, — засмеялась я. — Насколько я помню, он говорил, что все Фрэзеры невероятно упорны, а ты самый упорный из всех. Впрочем, — добавила я суховато, — я сама наблюдала кое-что в этом роде.

Он улыбнулся и, прихватив покрепче поводья, стал обводить наших лошадей вокруг большой лужи.

— Мм-ф, ну, я не могу сказать, что Дугал не прав, — заговорил он, преодолев препятствие. — Но если я и упорствую, то совершенно честно. Мой отец был таким же, и время от времени мы с ним вступали в противоречие, преодолеть которое можно было, только применив силу. Тогда-то мне и приходилось перегибаться через перекладину забора.

Внезапно моя лошадь заржала и фыркнула; Джейми быстро протянул руку и ухватил ее под уздцы.

— Хуш! Успокойся… успокойся, животинка!

Его собственный конь, менее пугливый, только дернулся и мотнул головой.

— В чем дело? — Я ничего не видела, хотя пятна лунного света испещряли дорогу и поле. Впереди виднелся сосновый лесок, и лошади почему-то не склонны были к нему приближаться.

— Не знаю. Постой здесь и не шуми. Садись верхом на свою лошадь и подержи мою. Если я крикну тебе, отпускай поводья и скачи.

Голос у Джейми был негромкий и ровный, он успокаивал меня так же, как лошадей. Что-то бормотнув лошади и шлепнув ее ладонью по шее, чтобы подогнать поближе ко мне, он с кинжалом в руке нырнул в заросли вереска.

Я насторожила глаза и уши, стараясь распознать, что же все-таки беспокоит лошадей: они то и дело переступали с ноги на ногу, уши торчком, хвосты подергиваются от возбуждения. От облаков к этому времени остались лишь клочья, уносимые ветром; тонкие их нити порой прочерчивали лик сияющего полумесяца. Несмотря на то что было светло, я ничего не сумела разглядеть ни на дороге, ни в зловещей на вид роще.

Час был поздний, а дорога неподходящая для разбойников, если таковые вообще встречались в горной Шотландии: здесь не так много путников, на которых стоило бы устраивать засады.

Роща была темная, но не тихая. Сосны о чем-то перешептывались, миллионы иголок омывались ветром. Сосны — деревья очень древние и такие загадочные в темноте. Голосеменные растения, носители шишек, разбрасыватели крылатых семян, они куда старше и крепче, нежели дубы или осины с их мягкой листвой и ломкими ветвями. Подходящее обиталище для призраков и злых духов, о которых рассказывает Руперт.

Это только ты можешь довести себя до страха перед деревьями, пускай даже их много, ругала я себя. Но куда подевался Джейми, в конце-то концов?

Рука, коснувшаяся моего бедра, заставила меня вскрикнуть, точно перепуганная летучая мышь — тоненьким пискливым голоском, что было вполне объяснимо: горло у меня перехватило от страха. Даже узнав Джейми, я, в неудержимом и бесконтрольном гневе, порожденном безумным страхом, ударила его в грудь.