Сара Ларк - Земля белых облаков
— Тогда кто же это был?
Джеймс угрожающе приблизился к ней. Не в силах сдерживать волнение, он схватил ее за руку, как будто желая вытрясти из женщины всю правду.
— Скажи мне, Гвин! Кто-то в Крайстчерче? Молодой лорд Баррингтон? Он же тебе нравился! Скажи мне, Гвин. Я имею право знать!
Гвин покачала головой.
— Я не могу тебе этого сказать, и у тебя нет никакого права...
— А Лукас? Он узнал обо всем, не так ли? Застал тебя на горячем, Гвин? В постели с другим? Или же он наблюдал за вами, а потом все рассказал тебе? Что случилось между тобой и Лукасом?
Гвинейра в отчаянии посмотрела на него.
— Ничего подобного не было. Ты не понимаешь...
— Так объясни мне, Гвин! Объясни мне, почему твой муж растворился в тумане, оставив дома своего старика, ребенка и наследство? Я бы очень хотел понять это... — Лицо Джеймса смягчилось, хотя он все еще продолжал крепко сжимать ее руку.
Гвин спрашивала себя, почему она совершенно не испытывала страха. Но она никогда не боялась Джеймса МакКензи. В его глазах за недоверием и яростью все еще можно было увидеть любовь.
— Я не могу, Джеймс. Я не могу. Пожалуйста, не злись на меня. И не покидай меня! — Гвинейра уронила голову ему на плечо. Она хотела почувствовать его близость, не важно, была она желанной или нет.
Джеймс не отталкивал ее, но и обнять не пытался. Он отпустил ее руку и мягко отстранил женщину от себя, пока между ними снова не образовалась пустота.
— Как бы там ни было, Гвин, я не могу остаться. Возможно, и остался бы, если бы получил объяснение всему, что ты... если бы ты мне действительно доверяла. Но я не понимаю тебя. Ты такая упрямая, так крепко держишься за титул и наследство, что продолжаешь оставаться верной воспоминанию о пропавшем супруге... и это при том, что беременна от другого...
— Лукас не умер! — крикнула Гвинейра.
Джеймс пожал плечами.
— Не важно. Жив он или мертв, ты все равно никогда не признаешься в чувствах ко мне. А для меня такое обращение становится невыносимым. Я не могу видеть тебя каждый день и при этом не иметь на тебя никакого права. Уже пять лет я пытаюсь забыть тебя, но каждый раз, когда ты привлекаешь мой взгляд, мне хочется прикоснуться к тебе, поцеловать, быть с тобой вместе. Вместо этого я только и слышу «мисс Гвин» и «мистер Джеймс», ты ведешь себя учтиво и отстраненно, хотя тебе, как и мне, прекрасно известна настоящая природа наших отношений. Это сводит меня с ума, Гвин. Я бы смирился с таким положением дел, если бы ты продолжала жить с Лукасом. Но теперь... это уже слишком, Гвин. Чужой ребенок — чересчур много для меня. Скажи мне хотя бы, от кого он!
Гвинейра снова покачала головой. Молчание разрывало ее изнутри, но она никогда не сказала бы правду.
— Мне жаль, Джеймс. Я не могу. Если ты уходишь по этой причине, то иди.
Она еле сдерживала себя, чтобы не заплакать.
Джеймс положил уздечку на лошадь и хотел уже отправляться в путь. Как обычно, Деймон радостно завилял хвостом перед ним. Джеймс погладил собаку.
— Ты возьмешь его с собой? — глухо спросила Гвинейра.
Джеймс покачал головой.
— Он не принадлежит мне. Я не могу просто взять и забрать одного из лучших породистых псов в Киворд-Стейшн.
— Но он будет скучать по тебе... — Сердце Гвинейры больно сжалось, когда она увидела, что он привязал собаку.
— Я тоже буду по многому скучать, но нам всем нужно научиться жить с этим.
Пес залаял, возражая, когда Джеймс приготовился навсегда покинуть конюшню.
— Я дарю его тебе. — Гвинейре хотелось, чтобы у Джеймса было хотя бы что-нибудь, напоминающее о ней. О ней и Флёр.
О днях, проведенных в горах. О показе собак во время свадьбы. Обо всем, что они делали вместе, о мыслях, которыми делились...
— Ты не можешь подарить его, потому что он не принадлежит тебе, — тихо произнес Джеймс. — Мистер Джеральд купил его тогда в Уэльсе, неужели ты не помнишь?
Как могла Гвинейра не помнить об этом! Уэльс, вежливые слова, которыми они тогда обменивались... Она посчитала его джентльменом, слегка необычным, но порядочным. Как же хорошо она помнила те первые дни, проведенные рядом с Джеймсом, когда она учила его секретам тренировки молодых собак. Он относился к ней серьезно, хотя она была всего лишь девчонкой...
Гвинейра оглянулась. Щенки Клео уже выросли и были готовы к продаже, но все еще продолжали бегать за матерью, а следовательно, и за Гвинейрой. Женщина нагнулась и подняла самого крупного и красивого щенка. Маленькая сучка, почти черного цвета, с такой же улыбкой, как и у Клео.
— Но ее я могу тебе подарить. Она принадлежит мне. Пожалуйста, возьми ее, Джеймс! — Она положила щенка на руки Джеймсу, и тот сразу же принялся лизать лицо новому хозяину.
Джеймс улыбнулся и стыдливо прищурился, чтобы Гвин не заметила слез.
— Ее зовут Пятница, так ведь? Пятница, спутник Робинзона в одиночестве...
Гвин кивнула.
— Ты не должен чувствовать себя одиноко... — прошептала она.
Джеймс погладил щенка.
— Теперь я не одинок. Большое спасибо, мисс Гвин.
— Джеймс... — Она подошла ближе и взглянула на него. — Как бы я хотела, чтобы это был твой ребенок, Джеймс.
Джеймс легко поцеловал ее, так нежно и спокойно, как это обычно делал Лукас.
— Желаю тебе счастья, Гвин. Счастья тебе.
Когда Джеймс уехал, Гвинейра не смогла сдержать слез. Она наблюдала за ним, стоя у окна, смотрела, как он скакал по полям, держа перед собой щенка. Он повернулся лицом к горам. Может, он хотел сократить путь до Холдона? Для Гвин это уже не имело никакого значения, она потеряла его. Она потеряла обоих мужчин. Кроме Флёр, у нее оставались лишь Джеральд и этот проклятый нежеланный ребенок.
Джеральд Уорден ни разу не заговорил с невесткой о ее беременности, даже после того, когда ее положение уже не вызывало никаких сомнений. Никто не обсуждал вопрос помощи во время родов, в дом не приглашали врача, который бы мог осмотреть будущую мать и проследить за протеканием беременности. Да и сама Гвинейра старалась как можно дольше игнорировать свое состояние. Вплоть до последних дней беременности она скакала верхом на самых горячих лошадях и пыталась не думать о предстоящих родах. Возможно, в условиях отсутствия квалифицированной помощи ребенок не выжил бы.
Вопреки ожиданиям Хелен чувства Гвинейры к будущему ребенку за все это время совсем не изменились. О первых движениях малыша в животе, которые так радовали ее в случае с Флёреттой, она даже не вспоминала. А когда ребенок толкался настолько сильно, что Гвинейра начинала стонать, она, вместо того чтобы сказать об очевидном здоровье малыша, лишь злобно говорила: «Сегодня он снова не дает мне покоя. Поскорее бы он из меня уже вышел!»
